Портрет
Интервью с кинорежиссером Владимиром Хотиненко
Во многих картинах девятикратного лауреата международных и российских фестивалей, престижных кинопремий интрига приправлена изрядной долей мистики («Зеркало для героя», «Макаров», «Патриотическая комедия», «По ту сторону волков», «72 метра», «Поп» и др.). Дело в том, что Хотиненко очень волнуют тайны, на которые горазда наша жизнь. И которые, считает он, тем важнее, чем труднее поддаются разгадке. Он и сам подчас совершает рискованные шаги в неизвестность. К примеру, окончив с отличием архитектурный институт, добровольно подписался на армейскую службу — рядовым конвойных войск. А в 28 лет принял крещение, что в советские времена запросто могло погубить карьеру начинающего режиссера…
— Владимир Иванович, когда-то вы, еще ассистентом художника, работали на фильме «Лекарство против страха». Вот давайте и поговорим о том, что нас пугает и как с этим бороться…
— Знаете, очень хорошо помню свой первый большой страх — страх смерти. Я маленький еще был, лет пяти. Подбежал к маме и говорю: «Мама, я умру?» Не помню, что на меня нашло. Может, птичку мертвую увидел. Но ощущение это помню очень хорошо. И мама меня прижала к себе, погладила и говорит: «Ой, сынок, это еще так далеко». И страх ушел. Такого острого страха смерти я больше никогда не переживал. Я бы назвал его магистральным, основополагающим для человека. Вернее, основополагающий — это Божий страх. Но и тот и другой заставляют — и очень настойчиво — искать, в чем смысл твоей жизни. А христианин при этом еще и веру свою испытывает. Начиная с веры в то, что жизнь бесконечна, а ее земная форма — лишь кратковременный этап. И вообще, насколько ты убежден во всем том, о чем говорится, например, в Символе веры? Вот это постепенное внутреннее самопостижение и возрастание — любопытный процесс. Благодаря ему лично я отношение к своей физической смерти могу выразить словами одного монаха: не боюсь — робею. По-моему, очень точное, очень глубокое определение.
— Вы назвали страх Божий основополагающим. Почему?
— Страх Божий я впервые испытал, хотя тогда об этом не задумывался, приняв решение креститься. Оно, вообще говоря, не было рассудочным. Просто сошло внезапное озарение. Учился на Высших режиссерских курсах, все у меня благополучно, никаких проблем, впереди хорошие перспективы. Которые, наоборот, я мог как раз пресечь своим крещением. (Смеется.) Ну или усложнить во всяком случае. Сами понимаете, шел 1980-й год…
— Еще бы: вознамерились стать работником идеологического фронта и вдруг отдали себя «в лапы мракобесия»!
— Тем не менее я как-то очень ясно почувствовал: если не крещусь — пропаду. Мне вдруг остро понадобилась опора. Хотя, еще раз повторю, — никакого внешнего побуждения не было.
У нас на курсах, в администрации, работала верующая женщина. Я брал у нее тексты молитв — «Отче наш», «Символ веры» и другие — и переписывал от руки, тогда довольно трудно было такие книги купить. Так вот, накануне крещения она меня предупредила: «Володя, несмотря на твою решимость, ты столкнешься с массой препятствий. И психологических, и, не исключено, физических».
— Сатана не дремлет?
— Точно! И вот проснулся утром в день крещения и думаю: «Господи, я взрослый человек — куда, зачем? Холодно, зима…» Мое решение показалось ужасно наивным, нелепым. Но верх взял уже знакомый мне сильнейший страх: не крещусь — пропаду! Он и помог преодолеть соблазн. А на следующий день я заболел какой-то невероятной ангиной, которой больше не болел никогда в жизни. И болезнь эта каким-то странным образом укрепила меня в правильности сделанного выбора…
— Со страху искать смысл жизни, сказали вы. А ведь в этом проявляет себя и инстинкт самосохранения, который лежит в основе любых страхов. И действует по-разному, смотря что за человек. Один, чтобы спастись, мчится навстречу опасности, стремясь покончить с нею в честном бою — натиском, смекалкой. Другой мчится в обратном направлении, туда, где кусты погуще. Третий тоже принимает вызов, но методы борьбы использует подлые.
— Но даже робкое существо бывает рискованно загонять в угол, оно может кинуться в атаку — с отчаяния, от безысходности. У меня в фильме «Патриотическая комедия» есть такой эпизод. Герой смотрит по телевизору, как леопард гонится за бородавочником. Это такая мирная, безобидная свинья. И вдруг она разворачивается и… бросается на врага! И могучий хищник, который вдвое крупнее, со своими клыками и когтями вынужден обороняться, а потом… драпает. Совершенно потрясающие кадры! Бедная свинья, которой природа отвела роль абсолютной жертвы, роль корма для сильных, внезапно, хоть и с перепугу, опрокидывает судьбу, решительно отвергает свое жалкое предназначение.
— Как же, помню, — выразительная метафора. Посыл и философский, и сюжетный, поскольку адресован главному герою. Но ведь бедную свинью толкнул наперекор незавидному жребию все тот же инстинкт самосохранения. Или другой инстинкт — родительский. Может, где-то поблизости затаилось дитя-порося… Хотелось бы вот еще о чем сказать. Человек, в отличие от животного, наделен способностью игнорировать диктат инстинктов. Что, по-моему, не всегда хорошо. Когда, например, реальная опасность преувеличивается либо, напротив, недооценивается. Как вы считаете?
— Что такое страх, строго говоря? Это боязнь потерять то, что тебе дороже всего, да? Жизнь, здоровье, еще что-то крайне важное для тебя или близких. В принципе это страх потери. Он мобилизует на ответные или упреждающие действия, на меры безопасности. В этом назначение страха. Кстати, героические личности не скрывают, что и им ведом страх. Просто они находят силы преодолеть его. Хотя действительно встречаются субъекты с перекосами: и отчаянные трусы, и сорвиголовы — беспечные, бесшабашные, чья глупость — не меньше, чем трусость — дорого обходится и им самим, и другим людям. Страх — это предохранитель…
— …который, вероятно, человек сам должен отрегулировать, своим здравым смыслом. А вам не кажется, что малоприятное чувство страха достойно благодарности, раз ограждает нас от еще менее приятных передряг?
— Несомненно. А знаете, в чем еще польза страха? Преодолевая его, ты воспитываешь себя. То есть это испытание, которое закаляет характер, развивает душу, делает ее более зрелой.
— Мы испытываем страх, чтобы он испытал нас? Наш разум, совесть, мужество? Кстати, может ли к этому быть причастно искусство?
— Во всяком случае занятие искусством — это уж точно один из способов борьбы со страхами. Очень много примеров, когда автор выгонял их через свои произведения. Это, знаете, как на сеансе у психоаналитика, который просит пациента подробно рассказать о том, что его мучает. И стоит человеку откровенно выговориться, это уже само по себе приносит облегчение.
Более того, именно страхи не раз были стимулами для создания художественных произведений. Ведь за тем же страхом смерти кроется подсознательное желание увековечить себя.
— А вот такая штука, как катарсис, с его очищающим воздействием на зрителей? Эффект тут тоже ведь достигается через нечто страшное, но в союзе с величественным?
— Я-то считаю, что искусство вообще предназначено для того, чтоб человека укреплять. Заставив пережить необычные для него чувства. Заставить даже скептика и циника содрогнуться, чтобы они, потрясенные, увидели мир и себя в этом мире совершенно иначе, в истинном свете.
— Мы рассуждаем о пользе, даже жизненной необходимости страхов, а вот почтенный Цицерон считал их исключительно вредным явлением. В них, утверждал он, «больше зла, чем в предмете, которого вы боитесь». И действительно, неисчерпаем зловещий набор убийств, предательств, поклепов и прочих мерзостей, используемых как средство «защиты» от реальной или мнимой угрозы.
— Да не страхи нужно винить, а тех, кто не выдержал испытания. Кто ближнего своего приносит в жертву собственному спокойствию.
— Показателен эпизод в вашем «Мусульманине». Матери героя чудится, что его хочет убить старший брат Федька. «Это еще страшнее, — говорит она, — что он тебя боится. Со страху скорее зарежет».
— А боится, между прочим, потому, что Колька стал не таким, как остальные деревенские. И Федька не понимает, каким. Те-то привычны, понятны, а этот… Вот и смотрит с оторопелым испугом на брата.
— Да, «лица необщее выражение» порождает угрозу. Ладно у животных. Но, увы, и у представителей — да что там, целых сообществ! — рода человеческого. Преследующих, вплоть до физического истребления, чужаков. За их национальность, религию, культуру, вполне мирные устремления…
— Снимать сериал «Гибель империи» меня побудил начавшийся в 17-м чудовищный разрыв нации. Изгнание и уничтожение ее лучшей части — быдлом, к которому я причисляю и вроде бы образованных вождей.
— А ведь все те, кто в штыки принимает необычное, — мракобесы, ксенофобы, тихие с виду консерваторы — тоже движимы инстинктом выживания вида. Оберегают веками державшиеся жизненные опоры. И получается, что одни готовы стереть с лица земли других, кто работает на прогресс, по сути, тоже на выживаемость вида, но в перспективе. Конфликт-парадокс?
— Вы знаете, работа новаторов, мне кажется, — это защита вида от слепой, безрассудной покорности инстинкту самосохранения. Но нужны на самом деле и новаторы, и консерваторы. Лишь бы сохранялся баланс, без крайностей и перекосов. Это своего рода система сдержек и противовесов, обеспечивающая и стабильность, и развитие. А когда баланс нарушается, происходит 17-й год с известными последствиями.
— Вы отметили некоторые способы, которые помогают вам держать в узде страх. Есть и еще какие-то?
— Вернусь к тому, что страх — это испытание. У меня в «Макарове» звучат замечательные стихи Чичибабина о святых Борисе и Глебе. Заканчиваются они так: «Мук не принявший вовек не спасется». Настоящий страх — тоже ведь мука. И то, что мы называем этим словом, есть, по сути, упражнение для души. Она и таким вот образом идет навстречу своему спасению. Понять это бывает невероятно сложно. И даже когда понимание явится, оно отнюдь не сразу приносит облегчение. Тут нужно преодолеть определенный внутренний путь. И потому в борьбе со страхами очень важно быть терпеливым. Я такой вывод сделал благодаря армейской службе — в конвойных войсках. Страшновато было поначалу общаться с зэками. Совсем другой круг, другой мир. Опять же неведомый, непривычный, крайне агрессивный. Ну и у меня поначалу — соответствующая подсознательная опаска, о которой мы говорили…
Еще юмор выручает. Мне известны случаи, когда люди оказывались в безнадежной, казалось бы, ситуации — в затонувшей подлодке, или завал случился в шахте. И не поддались пагубной панике, потому что травили анекдоты, веселые байки, шутили, пели песни. Что и позволяло дождаться спасателей.
— Как у вас в картинах «72 метра» и «Зеркало для героя»?
— Да, это именно на документальной основе. Если же иметь в виду страхи в ординарных обстоятельствах, то я знаю вполне элементарное средство, народное, — выпить.
— Ну да, расслабляет, снимает напряжение.
— Однако ненадолго — вот что плохо. А если, не дай Бог, перебрал, известный синдром тут как тут. И еще хуже становится.
— В смысле страшнее?
— Ну да. Безысходность охватывает, дикое отчаяние. Так что я с некоторых пор использую другое средство, единственно по-настоящему надежное, — молитву. Всегда молюсь, когда испытываю страх или просто душевный дискомфорт. Другое дело, что — обойдемся без иллюзий — это крайне редко срабатывает мгновенно, напрямую: помолился, и — как рукой. Не-е-ет, это не волшебная палочка. Иногда нужно молиться очень много. Вернее, постоянно — не за один присест. Да и вообще, всегда думать о Боге, сверяя с Ним свои мысли и поступки, а не вспоминать о Нем лишь в критическую минуту.
— По-моему, гражданам, настроенным на корыстный, потребительский интерес, не худо бы понять, что молитва — это не чек, протянутый продавцу в магазине…
— Если неустанно стремишься к духовному возрастанию, тогда, я уверен, любые страхи отступят. Это, знаете, как мальчик маленький. Его пугают, обижают, он начинает тренироваться, укрепляет свое тело, учит приемы и вот уже способен на отпор. И себя по-новому узнает. Его уже не пугают, не обижают…
Интервьюер: Владимир Грудский
Фото: ИТАР-ТАСС
