Лёша

Как правило, о вере человека мы судим по его словам и поступкам. Если в словах собеседника мы слышим сомнение, скепсис, недоверие по отношению к каким-то устоявшимся в христианстве понятиям, то чаще всего мы записываем его в разряд неверующих, тех, кого еще предстоит обращать и обращать. Такое отношение порой вырастает из ощущения христианами своей правоты и ведения, но нередко — и из страха перед теми вопросами, которые поднимают скептики. Однако, слава Богу, жизненные обстоятельства порой отрезвляют и помогают переоценить наши убеждения и возможности.

Так было и в моих отношениях с Алексеем Сикорским, или Лешей, как звали его почти все друзья, несмотря на его совсем не юный возраст. Он родился вскоре после войны в писательской семье. Погруженный с детства в творческую среду, он и сам со временем стал писать и печататься, даже вошел в Союз писателей. Абсолютное большинство друзей и приятелей более всего ценили в нем его неповторимую и обаятельную личность. Леша славился своей всепоглощающей страстью к раннему джазу и рок-н-роллу, своим свободолюбием и глубоким скепсисом, являя удивительное сочетание жизнелюбия и меланхолии.

Конечно же, рок-н-ролльная жизнь наложила свой отпечаток на Лешин образ жизни. Ему еще не было и пятидесяти, когда у него, заядлого курильщика, уничтожавшего по две-три пачки «Беломора» в день, обнаружили рак легких. Своевременная операция избавила его и от опухоли, и от одного легкого, но не от тяги к табаку. Даже зная, что цена этого пристрастия — жизнь, Леша все никак не мог отказаться от него.

Один его верующий друг, в прошлом врач, а впоследствии наш с Лешей пастор, говорил ему, что без веры в Бога такие попытки бесполезны. «Я не могу верить, я могу знать», — возражал он. «Ты не можешь знать, потому что у тебя нет личного опыта. Если ты не веришь, то хотя бы скажи: “Господи, если Ты есть, помоги мне бросить курить”. Тогда у тебя будет и опыт, и знание». В Лешиной памяти еще было свежо воспоминание о мучительной смерти его матери — тоже от рака. Выбора не было, и однажды он решил помолиться перед сном. На следующее утро Леша чудесным образом полностью избавился от своей тяжкой зависимости. Это было обыкновенное Божье чудо — и необыкновенный прыжок веры (по выражению одного философа), приведший Алексея к вере в Бога.

Обычно на этом заканчиваются многие свидетельства о чудесном обращении, но только не в случае с Лешей. Поразительная наблюдательность и острый ум, ирония и неприятие любого вида фальши не позволяли ему проходить мимо так называемых трудных вопросов христианства, делали его не похожим на других христиан. Он читал Библию, он ходил в церковь и молился, но он не мог не задавать вопросов о том, что казалось ему несправедливым: «Почему Бог допустил мучительную смерть моей матери?», «Почему Бог не избавит меня от других грехов так же легко, как избавил меня от курения?», «Почему Бог позволил пророку Илие хладнокровно убить 450 пророков Ваала?» Эти и подобные вопросы не давали ему покоя и приводили нас с ним к многочасовым спорам, после которых зачастую каждый оставался при своем мнении.

После операции над Лешей постоянно висела опасность рецидива онкологии. Поэтому вопрос о смерти им воспринимался не абстрактно и отвлеченно. Зная, как мучительна бывает смерть от рака, в наших богословских разговорах он часто возвращался к этой теме, всякий раз повторяя: «Я не боюсь умереть, я боюсь умирать». Казалось бы, никто из верующих не должен задаваться таким вопросом, так как в нашей памяти всплывают слова апостола Павла: «…для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Флп 1:21). Но звучали бы эти слова для нас так оптимистично, если бы мы жили под постоянной угрозой смерти?

Около трех лет назад, когда у Леши вдруг увеличились лимфоузлы и начались недомогания, он почти сразу понял, к чему идет дело. Однако у него не было паники и отчаяния. И в тех самых «трудных вопросах» проглянул не скепсис, а стремление понять, что ему делать с этим опытом страданий и умирания. Вместо приглашения к спору я все чаще слышал от него просьбу привезти ему из церкви причастие.

В одно из воскресений, после богослужения, когда я готовился поехать к Алексею домой, мне сказали, что ему стало хуже и его увезли на «скорой». Взяв причастие, я поехал прямо к нему в больницу. Когда я вошел в большую палату, то увидел, что в ней помимо навещавших Алексея родственников было еще шесть пациентов. Мне стало как-то неловко и показалось, что обстановка не располагает к благоговейному принятию таинства. Я сказал Леше: «Может, выйдем из палаты?» В ответ он немного удивленно посмотрел на меня и сказал: «Зачем же лишать людей Христа?»

…После молитвы и наставления мы в благоговейной тишине приняли принесенные из церкви хлеб и вино. Вскоре я ушел, оставив Алексея с теми, кого он своим неожиданным поступком приобщил тогда к тайне тела Христова.

На следующий день к вечеру, после очередной химиотерапии, Алексею стало хуже, он был переведен в реанимацию и еще через день скончался. Всем стало абсолютно очевидно, что такой конец — милость Божья. Ведь Леша не боялся умереть, он боялся умирать.

Прошло почти полтора года со дня его смерти. Нет Леши, нет наших долгих богословских споров, не звучат его «трудные вопросы», на которые всегда было так непросто найти убедительные ответы. Зато в памяти остался цельный образ человека, христианина Алексея Сикорского, который видел вещи четче и глубже, чем многие из нас, и потому не любил компромиссов и неискренности ни в отношениях с людьми, ни в отношениях с Богом. И точку в наших спорах поставил не я, с моим семинарским образованием и богословским багажом, а Леша, который на пороге смерти свидетельствовал людям о своей вере во Христа.*

*Статья публикуется в сокращении.

Автор: Сергей Корякин
Фото: предоставлено автором