Жизнь как сияние

Все мы хорошо знаем, что жизнь может бежать, а может длиться, течь, быть монотонной, быть заученной и автоматической, серой и предсказуемой. Но мы также знаем и то, что жизнь может сиять.

И прежде чем говорить о сиянии жизни, мне хочется вспомнить и поговорить о серьезных и порой крайне неприятных для повседневного ума предпосылках этого сияния…

Я люблю вспоминать один эпизод из своего детства. Мы тогда с бабушкой возвращались с просмотра одного из советских фильмов и шли по цветущей и благоухающей запахами цветов аллее к остановке автобуса. Мне было лет пять. И я спросил ее об одном эпизоде фильма, где прозвучало слово «умер». Я спросил: что такое умереть? Бабушка ответила так: «Это когда тебя больше нет, когда твое тело кладут в землю и закапывают». — «Как нет? Совсем нет?» — «Совсем нет», — сказала бабушка. Не знаю, почему она так ответила. Вообще-то она была верующим человеком. Возможно, не хотела портить мне биографию по тем временам. «Все умрут?» — продолжал я свои вопросы. — «Все».

Я задумался. А потом понял, увидел, почувствовал, что я не умру. «Ну нет, — подумал я тогда. — Если даже и все умрут, то я не умру».

Я это знал каким-то очень глубоким и ясным знанием, еще ни разу не услышав удивительных евангельских слов — верующий в Меня не умрет вовеки (см.: Ин 11:26).

Я просто знал.

Мы не любим думать о смерти, не любим впускать мысли о ней в свое сознание. Современная цивилизация вообще построена так, как будто смерти не существует, как будто бы она не имеет отношения к каждому из нас.

Но она имеет. И время от времени, во время ли тяжелой болезни, или когда умирают наши старшие родственники или друзья, мы чувствуем ее существование, ее словно бы отдаленное прикосновение, но всячески сопротивляемся ему. «Еще не скоро», — говорим мы себе. Или: «А зачем вообще об этом думать?»

Парадокс состоит в том, что, не приняв смерть в свою жизнь, мы никогда не постигнем глубины и сияния жизни.

Вспомним, как ночью к Христу пришел Никодим, человек, на которого проповедь Христа произвела сильнейшее впечатление. Настолько сильное, что он отправился к Учителю ночью, чтобы его, фарисея, никто не уличил в общении с опальным Пророком из Назарета. И он спросил Иисуса о Его учении. И Иисус произносит в ответ невероятные, загадочные слова: «…если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Ин 3:3).

Никодим не понимает. А Иисус напоминает ему учение о втором рождении верующего человека, о рождении в Духе Святом.

Но если Господь сказал о втором рождении, то подразумевалось, естественно (или, точнее, сверхъестественно), то, что человеку для того, чтобы родиться второй раз, надо еще раз умереть. И мы, христиане, или те, кто только начинает свой путь к вере, не можем не помнить и не понимать, что учение о Царстве Небесном, приходящем к человеку во время второго рождения, как на камне стоит на центральном событии Евангелия — на смерти Иисуса на кресте, через которую Он прошел, прежде чем воскреснуть, уже навсегда.

Центральный образ христианства — Распятие. Это символ великой любви Бога к нам, и это символ победы над смертью. Но это и символ временного торжества смерти.

Жизнь и смерть таинственным образом связаны. Об этом свидетельствует Крест.

Мы несколько раз в течение жизни можем испытывать малые смерти: для того, чтобы стать отроком, человек должен расстаться с детством, а когда он взрослеет, превращается в зрелого мужчину (или женщину), в нем умирает юность.

Каждый раз, когда мы расстаемся с большой и привычной частью своей жизни (смерть кого-то из родных, переезд в другой город, утрата работы или здоровья), мы умираем для прежней жизни и рождаемся для новой. Больше того, перемены — это единственно постоянная величина в нашем вечно изменяющемся мире форм.

«Река времен в своем стремленье уносит все дела людей и топит в пропасти забвенья народы, царства и царей», — произнес в конце жизни великий Державин.

И зная это, мы можем сделать два вывода: все тщета и суета, как говорит автор Экклезиаста. Или все же сумеем прийти к выводу, который подсказывает нам интуиция, как это случилось со мной в цветущей южной аллее в детстве, что есть в жизни что-то постоянное, не подверженное переменам, большее чем смерть.

Я хочу вспомнить один свой сон из разряда тех снов, которые каким-то явным образом выделяются из ряда снов обычных, проходных. Такие сны обычно называют вещими. О них говорит нам Библия. А Библия — книга не о каких-то небывалых далеких событиях, Библия — книга о нас.

Так вот, мне приснилось, что в меня стреляют и убивают. Но мое сознание при этом никуда не уходит, оно остается со мной, будучи совершенно ясным. Я понимаю, что «меня убили», но при этом я также понимаю и ясно вижу, что я жив. «И это и есть смерть?» — спрашиваю я себя. И вижу, говоря уже словами сегодняшнего дня, что растождествление с моей физической оболочкой, со своим эго — это еще не конец. Что я нахожусь в продолжающейся и той же самой, и иной Жизни.

Множество людей, переживших околосмертный опыт, так называемую клиническую смерть, оставили нам свидетельства о том, что после этого экстремального события они перестали бояться смерти.

Думаю, что мой сон и его переживания были сродни тому, что им открылось в этом опыте Жизни, превышающей все остальное, все возможные формы Бытия и не могущей быть утраченной.

Ведь для того, чтобы жизнь засияла светом вечности, наш эгоистический ум, затемнивший и опутавший душу, должен умереть. Думаю, что вот так, немного другими словами, можно сформулировать то, о чем говорил Иисус Никодиму о втором рождении в Духе.

И это новая жизнь, жизнь в Боге, жизнь вместе с Христом воскресшим. Многие из нас чувствовали ее проблески — во время молитвы, в минуты помощи другим людям, в творчестве, просто на прогулке по берегу моря или даже в многолюдном метро. И я знал людей, которые такой жизнью жили. Это жизнь в полете. Это люди, сущностью которых стала любовь к людям и Богу. Это люди, которые умерли для своего эго и родились в Духе, реализовав по максимуму свои божественные образ и подобие, свой превышающий все формы потенциал, вложенный во всех нас Творцом, потенциал не от мира сего.

Эго, то есть совокупность наших историй о самих себе, придуманных нашим умом, нереальных, ставящих меня в центр мира, на место Бога, мое фиктивное маленькое «я», боится смерти, потому что для него смерть — это конец всему. И многие из нас, будучи христианами и людьми верующими, время от времени оказываясь под властью неизжитого эго, испытывают те же чувства — страх перед смертью как перед концом всего.

Но и вера, и Христос, и наша собственная интуиция говорят нам о другом. Смерть — лишь переход, освобождение места для Царства, для Жизни в иной ее, свободной от эго, форме.

Бог не создавал нас для смерти. Поэтому она названа в Библии врагом. И она действительно враг. Но Христос преодолел ее силы, «истребил» смерть в прежнем ее виде. Он превратил смерть в таинство. Своим подвигом на Кресте Он превратил ее в святыню, как бы парадоксально это ни звучало.

Отныне, если, конечно, нам удается принять потери, утраты, беды малой смерти и присутствие в нашей жизни смерти большой, мы можем рассматривать ее как проем, сквозь который на нас смотрит святая жизнь вечная, сквозь который в наш мир втекает то, что не имеет себе равных, светоносная составляющая нашей-здесь-жизни, или Жизнь с большой буквы, Божественное присутствие, Дух, в котором мы рождаемся заново, либо во время и после малых смертей, либо после нашей большой смерти.

В нас входит жизнь Христа воскресшего.

Я помню, как еще в начале моего пути христианина во время Страстной недели отец Александр Мень дал мне текст духовного упражнения. Конечно же, я прочитал его и сделал все то, что там было написано. А упражнение предлагало с помощью молитв и медитаций, обратившись к помощи Божией, прожить Страстную пятницу как последний день своей жизни. Вместе со Христом. Это было страшно. Но я принял условия этого духовного упражнения и накануне пятницы лег спать с убеждением, что завтра последний день моей жизни.

Я не забуду утра следующего дня. Я ехал в церковь. Но никогда еще мир так щедро и таинственно не светился, никогда прежде он не был таким живым, таким окутанным светом и любовью. Это была глубокая радость и самое настоящее непредсказуемое счастье — смотреть, как за окном электрички проносятся деревья, поля, дачи, полустанки, заборы, пространства. Все это стало другим, не таким, как прежде. Это была полнота жизни в самом прямом значении этого слова.

Иногда мне кажется, что со временем я все преувеличиваю, но сегодня, думается мне, что преуменьшаю. Время искажает события. Но то, что со мной тогда было, этот опыт «последнего дня жизни» шел от Вечного света и потому был не подвластен времени. Это я тогда ощутил сполна.

Мы говорили о вещах серьезных. И не всегда легкое счастье присутствия в жизни Царства и вечного света — вещь серьезная. Сияющая нездешним светом и не проходящая, в отличие от всех остальных неустойчивых форм мира, эта жизнь бытует в нас как наш не знающий перемен светоносный центр.

Но я бы хотел меньше пафоса. Мне нужно просто жить. Ходить в магазин, платить за квартиру и интернет, писать рассказы и сценарии. Ехать в метро. Смотреть на лица других людей. Помогать им, если они об этом просят или если видно, что они нуждаются в помощи. Молиться, иногда через силу. Умирать и возрождаться. И все это на фоне Царства. Мне нужно быть в Пути.

Фото: gettyimages.ru