Принять Бытие

Живем ли мы? Да-да, я задаю простой и нелепый на первый взгляд вопрос: живы ли мы? живем ли мы? «Да как же, — скажете вы, — конечно же, мы живем, а что мы еще здесь делаем?» Но, возможно, ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться.

Вот смотрите. Евангелие от Луки: «И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: “возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя”. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить» (10:25–28).

Иисус говорит Своему собеседнику: будешь жить, если будешь поступать по словам, которые ты произнес. А что, разве этот человек — призрак? Или видение? Разве он не живет, не стоит перед Христом, не разговаривает с Ним?

Но, может быть, та жизнь, которой живет этот человек (как и подавляющее большинство из нас), недостаточна? Зададим себе вопрос: недостаточна для чего? И ответ будет, видимо, такой: недостаточна для того, чтобы быть жизнью вечной. Ведь как раз о ней и шел разговор между законником и Иисусом.

И мы чувствуем, что это какая-то другая жизнь, не та, которую большую часть времени мы ведем, добираясь до работы, на самой работе, испытывая нетерпение, беспокойство, тревогу, озабоченность, гнев, обиды — и как следствие частью незаметную, а иногда и активную неудовлетворенность этой самой жизнью, которую мы проживаем.

Не та…

Но если кто-то спросит меня, а живешь ли ты жизнью вечной, — вопрос, скорее всего, прозвучит высокопарно и нелепо для взрослого человека — уставшего таксиста, работающей кассирши, бизнесмена, стюардессы, менеджера и так далее. Нелепо или даже комично. Мы взрослые. Нам не до этого. Скорее всего, от вопроса отмахнутся, хорошо если не огрызнувшись, потому что сегодня всем не хватает времени на «фантастические разговоры».

Но если вы зададите этот вопрос ребенку, он не отмахнется. Он выслушает вас и постарается вас понять.

Что же такого есть в ребенке, что он готов слушать про жизнь вечную? Доверие к взрослым? Смирение? Искренность? Или какая-то тайна, тайна детства?

Мимо этой тайны Христос не проходит. Более того, в Евангелиях упомянуты Его парадоксальные слова о детях и о том, что детей надо принимать, и не только принимать, но и постараться уподобиться им, носящим тайну детства в себе. И уж совсем неожиданное откровение о том, что, принимая ребенка, мы принимаем Самого Христа и даже пославшего Его Отца (см.: Мк 9:36–37; Лк 9:47–48).

Об этом много написано в богословской литературе, но постараемся сосредоточиться на главном, увидеть главное. Если понимать слова Христа прямо, без оговорок, то присутствие ребенка — это богоявление, это теофания. Иначе как еще можно толковать высказывание: кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто принимает Меня, тот принимает пославшего Меня?

Вместе с ребенком приходит Бог.

Но есть два условия.

Первое — если я принимаю этого ребенка.

И второе — если я принимаю его во имя Христа.

То есть, памятуя о том, что сказано о нем в Евангелиях.

И тогда вместе с ребенком ко мне приходит мой Создатель. Является каким-то особым образом, открывается даже сильнее, чем открывается Он в природе, потому что в ребенке Творец присутствует каким-то особым, таинственным образом.

Я бы хотел привести одно стихотворение великого христианского поэта и философа Владимира Соловьева и, хотя оно обращено к взрослой женщине, попытаться соотнести его с нашим разговором о детях:

«Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?

Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете —
Только то, что сердце сердцу
Говорит в немом привете?»

Я очень хорошо помню некоторые события своего детства. И я хочу сейчас воспользоваться этим. Поэт говорит, что все, что мы видим, — это тени. Причем это тени от настоящего мира, истинного Творения Божия. Что в житейском шуме мы глохнем и не слышим торжествующих событий творения.

В детстве это не так.

Я помню, как однажды, когда мне было лет пять, я заглянул в глаза нашему коту. И не мог оторваться от его взгляда. На дне кошачьих глаз таилась какая-то невероятно родная и вместе с тем загадочная глубина, которая разговаривала со мной без слов о чем-то главном в жизни, прекрасном, открывающемся каждое мгновение заново, вечно обновляющемся и все же постоянном, мерцающем и неуловимо близком, одним на нас двоих. Сейчас, будучи взрослым, я могу сказать, что тогда я не просто жил, завороженно заглядывая в кошачьи глаза, я бытийствовал. Я разделял таинственное, первоначальное бытие дней Творения, которое мой детский эгоизм (увы, он не может не присутствовать в падшем мире) еще не в силах был от меня спрятать, я ощущал изначальную святость Творения. Мир Божий в «немом привете» вместе с отсветом жизни вечной достиг меня и захватил все мое существо.

А однажды, также в детстве, когда мы с бабушкой шли после просмотра фильма, в котором персонаж умирал, я спросил ее, что такое умереть, и она ответила мне, что это, когда человека больше нет, а тело закапывают в землю. И я подумал, что со мной такого уж точно не будет. И сейчас я думаю, что мной тогда руководила детская интуитивная и божественная мудрость о жизни вечной, закрытая многим взрослым и открытая детям.

И когда мне впервые объяснили, каким образом и вследствие какого акта дети приходят в мир, я также не поверил. И я думаю, что это было благодаря интуитивному знанию ребенка о непорочном зачатии Христа.

Ребенок — жив.

Тогда, в детстве, я видел «незримое очами», тот истинный мир, о котором писал в своих стихах поэт и философ.

Во «взрослой» своей жизни, где «мертвые хоронят своих мертвецов», у меня также были вспышки и прозрения, похожие на тот разговор ребенка с котом, который я описал. Это внутренний мой ребенок, продолжающий жить во мне, давал о себе знать. И у меня никогда не было таких прорывов в мир Бытия, когда я в спешке, нетерпении и тревоге решал важные взрослые проблемы.

Конечно, я не должен оставаться умом ребенком, я должен быть ребенком на злое, по слову апостола Павла, я должен расти и развиваться, но, во-первых, мне не следует ограничиваться в своей жизни деятельностью одного ума, это меня невероятно, трудно даже представить насколько ограничивает, и во-вторых, я не должен забывать о живущем во мне ребенке, в котором столь явно являет Себя Христос, — это Его собственные слова.

Та бездонная глубина кошачьего взгляда была глубиной Бытия, а глубина Бытия отражала в себе глубину Бога. А Бытие — качество ребенка, живущего во мне всегда. И тут я задам себе вопрос: а не ближе ли Бытие, жизнь реальная, жизнь вечная, ко мне, чем принято думать, штурмуя богословские высоты или просто разговаривая о Боге? Ведь она всегда рядом, всегда в пределах досягаемости, она у моего внутреннего ребенка. Поэтому не стоит терять с ним контакт…

Знаете, я недавно отчетливо ощутил, что мой кот задал мне тогда вопрос, как в свое время каждое животное, которое Бог проводил перед Адамом, спрашивало человека: кто я? (Во всяком случае, схожая точка зрения была у выдающегося богослова Сергия Булгакова.) И все вещи мира, явленные в святом Творении, продолжают задавать каждому из нас, потомку Адама, все тот же бытийный и великий вопрос: кто я? Его может задать цветущее дерево вишни, солнце, морская волна, озеро на закате, любой человек, которого в обычной жизни мы не успеваем рассмотреть. И даже скромный цветок, и даже застиранная вагонная салфетка, и даже совсем обычные, неприметные вещи — кто я? Ответь, пожалуйста, мне это очень нужно. И я могу спросить: для чего это тебе нужно и почему важно? И вещь — море, дерево или колодец — ответит: чтобы быть. Чтобы быть с тобой вместе. Чтобы быть больше, чтобы бытийствовать.

Один современный богослов* высказывает надежду, что нас спасет «детская (не инфантильная, а именно детская, евангельская) цивилизация», которая придет на смену взрослому миру, уничтожающему леса, засоряющему космос, ведущему ожесточенные войны, отравляющему моря. И все это делается по-взрослому, исходя из соображений «пользы для человечества» и т. д. Что ж, детское сердце решило бы и решает по-другому. И я готов попробовать поучаствовать в этом фантастическом проекте.

Да, мы не живем, когда думаем, что живем, потому что мы предназначены к жизни вечной, как говорит Христос, указывая на ребенка. К жизни с большой буквы. К Бытию.

*Зелинский В. Будьте как дети. Теофания детства. — М: «Никея», 2019.

Фото: gettyimages.ru