Тема
Я хочу начать этот материал непривычно, я хочу начать его с парадоксального заключения, которое звучит следующим образом: благополучной веры действительно верующему человеку недостаточно, ему нужна вера неблагополучная.
Мы все встречали людей благополучной веры. Это люди, которые ходят в воскресенье в церковь, молятся там, ставят свечи, пишут записки, потом немного усталые, но довольные возвращаются домой с чувством выполненного долга, довольные собой, завтракают, и все у них в общем-то хорошо. У них есть Бог, у них есть вера, у них есть церковь. Но это «есть» примерно в том же ряду, что и — у них есть дача, у них есть зарплата, у них есть автомобиль.
Чаще всего это вполне приличные и достойные люди, хотя, конечно, и не всегда, но, в общем, они довольны жизнью, а жизнь, кажется, довольна ими.
И все это прекрасно и прилично, но отчего-то мне кажется, что Бог больше любит людей веры неблагополучной. Веры тревожной, веры вдохновенной, веры некомфортной, которая делает верующего похожим либо на горящий костер, либо на чудака. Одним из таких людей был великий датский протестантский философ Сёрен Кьеркегор.
Благополучная вера, с которой он начал, со временем перестала его устраивать, и вместо того, чтобы благопристойно молиться в церкви и дома, регулярно заглядывая в Библию, и этим ограничиться, он стал задавать себе и благополучной Копенгагенской церкви вопросы, которые все больше вызывали у нее чувство досады и раздражения. Почти каждая его книга, а он написал их множество, была таким вопросом, а сам он превратился в глазах горожан в непонятного чудака, которому отчего-то не живется спокойно на свете.
Одной из первых книг Кьеркегора была книга под названием «Страх и трепет», в которой он подверг глубочайшему рассмотрению жертвоприношение Авраама. Мы все хорошо помним эту историю Авраама, которому по Божьему произволению уже в преклонных летах был дарован сын Исаак вместе с обетованием, что от его потомства произойдет великий Божий народ. Авраам через какое-то время получает другую весть от Бога: «Возьми сына своего, — говорит Аврааму его Бог, — отправляйся туда-то и туда-то и там принеси его Мне в жертву».
Этим сообщением Авраам был поставлен перед колоссальным абсурдом, в который превратилась в одно мгновение вся его жизнь. Он должен принести в жертву любимого сына, который был дарован ему его любящим Богом, и не просто дарован, но отмечен великим обетованием об избранном народе, который должен от него произойти. А теперь этот же любящий Бог отнимает у него его ребенка, надежду и любовь, и смысл всей Авраамовой жизни.
Тот, кто будет искать логику в поступках Бога, здесь ее не найдет.
И что же делает Авраам?
Он отправляется в путь, туда, куда указал ему его Бог.
Они едут несколько дней. Представьте, пишет Кьеркегор в своем исследовании, только представьте, что пережил Авраам, что он передумал на пути к месту жертвоприношения.
И мы с трепетом представляем, чем же были заняты мысли несчастного отца.
Но был ли он несчастлив? Да. И нет. Потому что для Авраама выше всего была вера-доверие его Богу, который не мог сделать ничего неправого.
Вот где парадокс, вот где разрыв логики, вот где кризис!
Не в теории, а на практике, верхом на осле со связкой хвороста для костра!
Где же находилась душа Авраама?
В области веры, которая выше логики.
Что не делало его путь менее мучительным — вот в чем трагедия.
И все эти дни что-то рождалось в душе Авраама, что-то назревало. Что именно?
Великая вера.
Она одержала победу.
И он пришел к месту жертвоприношения, и он разгрузил осла, и он положил сына на землю и занес нож. Но в последний момент ангел отвел его руку и показал агнца, запутавшегося в кустах, и велел принести в жертву его вместо сына.
И Авраам с этого времени становится не только отцом верующих, но и рыцарем веры, по выражению датского философа.
Можно ли такую веру назвать благополучной или комфортной?
Думаю, что ответ ни у кого сомнения не вызовет.
«Да, но я не Авраам, — может сказать каждый из нас, — для чего мне сравнивать себя с ним, и что я могу извлечь для себя из этой великой и ужасной истории?»
Ну, скажу я в ответ, хотя бы понимание кризиса как логического и жизненного тупика, в котором оказался бедный отец.
Кризис, принятый с верой, ведет к парадоксальному его преодолению, и часто это преодоление происходит именно там, где господствует Абсурд.
Я много раз рассказывал о своем жизненном кризисе, в котором я оказался посередине жизни. Я тогда уже много лет работал на стройке, не по специальности, не из любви к профессии, средней между чернорабочим и исполнителем мозаичных работ, а из-за того, что был уверен, что только таким образом я могу заработать себе на жизнь. А сама моя жизнь все меньше содержала радости и все больше отчаяния, а я все чаще спрашивал себя: что я здесь делаю, в ватнике, с лопатой в руках и с бутылкой во время перерывов в работе? Меня все больше охватывало уныние, забирающее мои силы, парализующее мою волю, и не только. К унынию присоединилась прогрессирующая депрессия…
И тогда я как за соломинку схватился за идею крещения. Я решил, что мне надо креститься, и это мне поможет. Велика ли была эта моя новая вера? Не знаю. Но она была.
Дело в том, что государство было атеистическим и креститься само по себе было проблемой, а креститься без документов, о чем меня просила жена, работающая на идеологическом факультете МГУ, было проблемой вдвойне. Повторюсь, что ко всему прочему воля моя была почти парализована. Это был самый настоящий жизненный кризис. Конечно, я мог бы плюнуть на все, но тот же кризис отчего-то не позволил мне этого сделать.
Отчаяние, а точнее боль, которую оно вызывало, заставляла меня двигаться.
И тогда я первый раз в жизни стал молиться, чувствуя себя полным идиотом, потому что обращался непонятно к кому. Непонятно кому, невидимому Богу, я сказал: если Ты есть, помоги мне креститься без документов. Я стоял на четвертом ярусе строительных лесов и бормотал эти труднопроизносимые слова.
А на четвертый день на леса пришел священник. Надо хоть немного пожить в СССР, чтобы понять, что такое было просто невозможно, тем более что пришел он сюда в церковном облачении.
А еще через несколько дней я крестился, и это тоже была целая невероятная история.
Таков был ответ на мою молитву. Сильна ли была вера, которая ей двигала? Я не знаю. Знаю, что кризис моей жизни был силен.
А через какое-то время, не так быстро, как мне хотелось, стала меняться вся моя жизнь.
И теперь я понимаю, что кризис в сочетании с верой — это огромной силы оружие, которое дает возможность Богу совершить с тобой вхождение в лучший из всех твоих жизненных вариантов.
Была ли эта моя вера благопристойной (употреблю здесь в память о Кьеркегоре это старинное слово)? Нет, конечно. Она родилась из отчаяния. Она копилась сотнями дней понимания, что я теряю себя и ничего не могу сделать.
Неисповедимы пути Господни. Пути Его — это не наши мысли о наших путях. Он действует там, где Его словно бы и нет. Там, где все человеческие возможности уже исчерпаны.
Так на свет появляются носители неблагополучной веры: например Иов, который все потерял и стонал на гноище, и тут тоже в центре всего находился вопрос веры не в теории, а поставленный всей его жизнью; Ян Гус, которого сожгли на костре; великий Сёрен, ставший городским посмешищем и чудаком; Христос, которого распяли после Его проповеди о Царстве.
Живая вера, охватившая человека, стоящего на границе безмерного, человека, взывающего к своему Богу как к единственному смыслу и единственному ответу на абсурд, в котором верующий оказался, для «мира мер», в котором живет большинство, не может быть «удобна». Безмерное ставит «мир мер» под сомнение.
И «мир мер», мир потребления и обыденности, комфорта и удобства отвечает ему тем же. Он выносит Бога за скобки. Он уже третий век говорит о том, что «Бог умер».
Благополучная вера — это хорошо, но этого мало.
Знаете, почему человек живой веры бывает иногда неудобен и даже чудаковат? Мне кажется, это из-за того, что в нем живет Иисус. При всей его бедности и человеческой ограниченности Бог поселился в нем, безмерное просвечивает сквозь жизнь такого человека, вечный свет нет-нет да и мелькнет у него в глазах, вечное слово время от времени прозвучит в его речи. И чем глубже живет в нем Бог, тем это происходит чаще и интенсивнее. И огонь этот, и слово это — тревожат. Тревожат тех, для кого христианство — «это теплая печка, у которой так приятно погреться, но это не так», — слова выдающегося проповедника о. Александра Меня.
В каждом верующем Христос снова воплощается на земле, и свет Его снова светит и сияет от Вифлеемской пещеры до Иерусалимского всемирного воскресения.
Поэтому каждый верующий — это обыкновенное, но и необыкновенное чудо.
Небо Бога — на земле обыденности.
Фото: gettyimages.ru
