А вы уверены, что вера — это дело легкое и приятное? Ну да, многие проповедники представляют это так: выслушай красивую проповедь от приятных людей, пройди торжественный обряд, приходи по выходным ненадолго в красивое место к таким же приятным людям, и все у тебя в жизни наладится, а после смерти тебя ждет рай. Трудно не согласиться с таким замечательным предложением!
Но потом человек открывает Евангелие и натыкается, к примеру, на заповедь о любви к врагам. Ну, пока он думает, что его враги — это придирчивый начальник, сварливая соседка и сплетники в соцсетях, он может считать эту заповедь легко выполнимой. А потом вдруг начинаются непредвиденные события, и вся его жизнь летит под откос, и только тут человек понимает значение слова «ненавидеть». Теперь заповедь о любви к этим врагам становится немыслимой, невыполнимой, и тот, кто будет настаивать на ней, сам выглядит для человека злейшим врагом. Легко ли ему верить? Нет, не произносить заученные слова, а хотя бы попытаться исполнить прямое и недвусмысленное требование Евангелия?
А впрочем, даже и без таких крайностей… Вот жили наши прадеды тысячелетия назад в простом и понятном мире, где все непонятное объяснялось действием высших сил. Молнии — это огненные стрелы, которые мечет с неба то ли Перун, то ли Илья-пророк, то ли еще какое-то духовное существо. Конечно, ему надо приносить жертвы и ублажать его молитвами. И, когда для молний нашлось научное и вполне естественное объяснение и к тому же оказалось, что служители культа далеко не всегда бескорыстны и беспристрастны, настала эпоха воинствующего атеизма… ну или веры в новые идеалы, например в коммунизм, который точно так же обещал беззаботную жизнь, пусть не в посмертии, а в прекрасном будущем.
Вот чуть более сложный пример: всемирный потоп. Долгое время христиане были уверены, что ископаемые останки морских животных, которые можно встретить в горных породах, — его несомненное доказательство. А потом возникла наука геология, которая предложила совсем другие объяснения… и главное, стало ясно, что потоп просто не мог быть всемирным в прямом смысле этого слова. Ною пришлось бы объехать все континенты и многие острова, чтобы собрать уникальную коллекцию всех живых существ на планете (а заодно и корм для них), и конечно, ни в какой ковчег реалистичных размеров она бы не влезла.
Что остается верующему, если он приходит к такому простому выводу? Основных выходов два. Можно настаивать на буквальной истинности библейского текста: раз так написано, значит, так оно и было, а что какие-то виды птиц водятся только на двух-трех островах в Тихом океане или в джунглях Амазонии, то… ну, «это Бог так сотворил». И ссылка на Бога становится универсальной затычкой для всех недоумений. Вера ли это? Конечно, вера. Но какая-то нерассуждающая: Бог словно играет с нами в прятки, создавая мир, не соответствующий букве библейского описания, и требует при этом этой самой букве доверять как высшему авторитету. «Двойное послание», как называют это психологи: два взаимоисключающих требования по модели «стой там, иди сюда».
А можно задуматься о том, что Книга Бытие написана на языке своего времени, и речь идет не только о древнееврейской грамматике и словаре, но и о языке как совокупности образов, символов, представлений о мире. Этот мир был сравнительно небольшим для каждого человека, и наводнение, уничтожившее весь мир Ноя, всех людей, которых он знал, было для него по-настоящему всемирным. А острова в Тихом океане оно, скорее всего, попросту не затронуло.
Но тогда, вероятно, можно усомниться в некоторых других вещах? Например, исследователи Нового Завета почти единогласно утверждают, что Послание к Евреям написал не апостол Павел (и в этом они соглашаются с некоторыми древними толкователями Писания). В самом деле, не Павлов стиль, да и о себе автор ничего не говорит, в отличие от Павла, который постоянно и подробно напоминал разным общинам о том, кто он такой и как с ними связан. Мысли, изложенные в Послании, при этом вполне соответствуют богословию Павла, и вполне вероятно, что текст был составлен его учениками.
Ну что, крушение веры? Послание недостоверно, а значит, и другие тексты Нового Завета нам обо всем врут? Некоторые идут по этому пути. Не случайно такой популярностью у российских читателей пользуются книги Барта Эрмана, он примерно так и рассуждает. А вот русский ученый Антон Карташёв еще в середине прошлого века призывал не прятаться от выводов науки, «ибо Библия есть не только слово Божие, но и слово человеческое в их гармоническом сочетании, точнее — слово богочеловеческое»*. И соответственно, научный анализ поможет понять человеческую сторону этого текста.
И если Павел не писал Послания к Евреям собственноручно, можно сделать такой вывод: авторитет текста не всегда связан с его человеческим авторством. Церковь увидела в нем изложение своей веры и включила в канон. Кем оно было написано: учениками Павла с его слов или каким-то отдельным автором, в данном случае никак не влияет на авторитетность самого текста, на истинность высказанных в нем идей.
Фундаменталист жаждет веры как уверенности. Он должен точно знать, что заученные в детстве истины останутся незыблемыми и никто не дерзает на них посягать. Казалось бы, такая уверенность напрямую связана с верой… но она на самом деле исключает доверие. Если я в чем-то уверен, это значит, я знаю все наверняка, все контролирую сам и никому не позволю на этой территории распоряжаться. Но, если я доверяю человеку или Богу, я готов принять любой поворот событий, я ничего не предрешаю и все поручаю заботам того, кому доверяю. Именно такой была вера Авраама и вера апостолов: они откликнулись на Божий призыв, еще ничего не зная, не будучи уверенными ни в чем конкретном.
А еще такая уверенность исключает возможность удивления. Если я твердо знаю, какие вещи обнаружу в своем платяном шкафу, то я уверен: там нет ничего незнакомого. Доверие, наоборот, всегда готово к открытию, с детской непосредственностью оно входит в прекрасный сад любящего Отца и не знает, какие именно цветы и плоды встретит в нем сегодня, но знает, что они будут прекрасны. Доверие готово бесконечно удивляться, а значит, расти, изменяться и жить. Уверенности это не дано, она ходит вокруг прекрасного сада как сторож с колотушкой и зорко следит, чтобы никто чужой туда не пролез. Но ей не до того, чтобы пользоваться дарами этого сада.
Британский ученый Джеймс Данн говорит, что фундаментализм отказывается от трех вещей, и я с ним в этом согласен. Из них первая — это представление об ограниченности человеческого слова, условности наших формулировок. Но ведь ни в Библии, ни где бы то ни было еще мы не найдем «инструкции по пользованию Богом», словно стиральной машинкой. Он неизмеримо больше и сложнее любых наших представлений о Нем, в том числе и тех, что зафиксированы в библейских текстах.
Второе, от чего отказывается фундаментализм, — это ситуативность и контекстуальность текстов Писания. Мы видим в нем множество человеческих историй, и то, что говорится одному человеку в его ситуации, не обязательно может быть применено к другому в другой, — но при фундаменталистском подходе текст бронзовеет в виде законченных догматических формулировок, изреченных единожды и на все времена. Из него уходит личное измерение, он уже становится не свидетельством о жизни людей, а правилами, по которым людям следует жить. Но не этот ли подход обличал Христос, споря с фарисеями?
Наконец, фундаменталист утрачивает разнообразие стилей и приемов, становится нечувствительным к поэтичности библейского текста. Все, что может быть понято буквально, должно для него пониматься буквально, а это приводит к множеству несуразностей. Например, когда Книга Исход повествует о том, что вода в Ниле превратилась в кровь, должны ли мы понимать это так, что она стала настоящей животной или человеческой кровью, а следовательно, содержала эритроциты и лейкоциты, была определенной группы? Едва ли.
Также Джеймс Данн говорит о трех практических последствиях фундаментализма. Первое — это отказ от интерпретации текста, представление, что существует очень ограниченный набор правильных толкований, который уже исчерпывающим образом перечислен в немногих книгах, и нам достаточно их просто повторять. Но это значило бы сдать Библию в архив, перестать видеть в ней Слово Божие, обращенное не к древним толкователям, а к каждому из нас.
Второе последствие — приведение текста «к виду, удобному для логарифмирования». В свое время примерно по тем же мотивам Татиан составил сводную версию четырех Евангелий, «Диатессарон», но Церковь его отвергла — ей важно было сохранить свидетельства четырех евангелистов, пусть они в каких-то деталях расходятся меж собой, что как раз говорит об их подлинности, поскольку никогда четыре человека не могут сообщать совершенно одно и то же, если предварительно не сговорились меж собой.
А третье следствие — это устранение любой ценой всех формальных противоречий не только между разными книгами Библии, но и, к примеру, между всеми ними и данными естественных наук. Книгу Бытие при таком подходе обязывают быть заодно учебником по космологии, астрофизике, геологии, палеонтологии, ботанике и десятку других дисциплин. Но зачем?
Отцом всех верующих назван Авраам. Он вышел в путь без навигатора и карты, в пути его ждали неожиданные и неприятные события. Словом, как ни крути, остаться дома было бы намного проще. Но тогда… тогда, наверное, его место в истории занял бы кто-то другой. Мы знаем, что Авраам, как потом Моисей и Исаия и многие другие, откликнулись на призыв свыше и вовсе не сделали этим свою жизнь легче и приятнее. Но мы не знаем о том множестве людей, которые призыв услышали — и не ответили на него.
Доверять всегда сложно.
*Карташёв А. В. Ветхозаветная библейская критика. Париж, 1947.
Фото: gettyimages.ru