Свидетельство
В романтической юности мне нравилось слово «депрессия», мне оно казалось отголоском подразумеваемой байроновской и лермонтовской меланхолии, которая была так к лицу книжным героям и самим авторам. Долгое время я был уверен, что депрессия — это красивая печаль или грусть от наблюдения за несовершенством мира, некоторое красивое разочарование в друзьях или в идеалах. Мне нравилось выражение «у меня депрессия», я думал, что оно придает жизни возвышенную значительность и дополнительную ценность. Как же я ошибался, как я был тогда далек от правды!
Я лежу на грязном линолеуме кухни в коммунальной квартире. Я пришел сюда ночью за водой, с трудом добравшись до крана, соседи спят, мне трудно стоять, душа охвачена отчаянием, я ложусь на пол. Я смотрю в потолок с ржавыми потеками и неумело молюсь. Я говорю: сделай что-нибудь, я не могу так больше. Я смотрю на побелку и пытаюсь проникнуть своим отчаянием и своей молитвой за нее, дальше, к Тому, кто, возможно, меня сейчас слышит, потому что других надежд — на людей и докторов — у меня больше не осталось.
Что же случилось?
Работая на стройке исполнителем мозаичных работ, я впервые стал ощущать, что интерес к жизни из меня постепенно уходит, а вместо этого входит физическая слабость. До этого я долго вел что называется богемный (на советский лад) образ жизни, много пил, мы встречались на квартирах, валяли дурака, слушали музыку, болтали с девушками. Я пытался что-то писать, но это случалось лишь от случая к случаю, и я не очень-то старался продвинуться в мастерстве, я был уверен, что все произойдет само собой. Долгое время все шло хорошо, как я это слово тогда понимал, жизнь была беззаботна и вполне для меня интересна, но потом словно кто-то взял и выключил свет.
Это был первый визит депрессии-по-настоящему. Я ощутил его, когда мы с женой впервые приехали в Ригу. Я давно мечтал попасть в настоящий старинный европейский город, для того чтобы прикоснуться к той атмосфере, в которой происходили события, связанные с жизнью моих любимых литературных героев. Я предвкушал встречу с прекрасным старинным городом Европы, с его готической архитектурой, крытыми черепицей домами, узкими улочками, органной музыкой в костеле. Я помню, как мы первый раз пошли на прогулку по городу: я смотрел на все эти чудеса и вдруг понял, что не чувствую ничего.
Я понимал умом, что передо мной та самая красота, к которой я столь долго стремился, но в душе была пустота — она, эта красота, меня не радовала, не задевала, не восхищала. Я даже одернул себя, я попытался восхититься через внутреннее усилие — никакого результата. Я не мог понять, что происходит. Душа словно умерла.
А потом все пошло быстрей и быстрей. Я работал на стройке, чувствовал себя все хуже и хуже и все отчетливее понимал, что моя жизнь лишена смысла, более того, она становится менее наполненной энергией, более душной. Меня охватывали страхи, отчаяние и непонимание: что я делаю на стройке, когда же начну жить по-настоящему, когда, наконец, буду писать свои книги?
Через какое-то время, пытаясь выбраться из страхов и отчаяния, я крестился. Там же, на стройке, нашлись люди, которые помогли это сделать. Напоминаю, что это было время господствующего атеизма, и если бы у жены на работе узнали, что ее муж крестился, у нее могли быть неприятности.
Я крестился почти без подготовки, словно пытаясь схватиться за соломинку, словно бы надеясь, что теперь с моей жизнью случится что-то небывалое, что я обрету утраченные силы, что Бог мне в этом поможет, что депрессия уйдет.
Но она не уходила. Более того, я все больше и больше времени проводил на диване в состоянии отупения и отчаяния — слабость накатывала все чаще. Я ждал, что ну вот еще неделя — и стану выздоравливать, ну еще пару недель — и я, человек молодой и спортивный, с телом некогда мускулистым и натренированным, вернусь к прежней жизни. Я не мог поверить, что это надолго, у меня ведь не было никаких травм и никакой «обычной» болезни.
Иногда слабость и отчаяние отступали, и тогда я с трудом выходил на улицу и даже добирался до загородной церкви, но потом накатывало снова, и я снова лежал. По ночам я не спал, пришла бессонница. Я пытался молиться, читать молитвослов, Евангелие, но дела обстояли все хуже и хуже.
Вот тогда-то я и лег на пол на кухне и воззвал к Богу в своей корявой молитве. Через некоторое время я с трудом добрался до церкви, и мой духовный отец*, которому было запрещено опекающими его советскими органами (КГБ) встречаться со своими прихожанами, отвел меня на квартиру одной своей подопечной и стал молиться надо мной.
Спустя несколько дней я лежал у себя дома на диване, за окном, на стадионе «Динамо», шла репетиция какого-то праздника, громыхала музыка, а руководитель спортивной постановки что-то резко кричал в микрофон. Эти звуки мучали меня и надрывали душу. Я был совсем плох. Приехала мать, меня погрузили в такси и отвезли на дачу. На следующий день она собралась и поехала к моему священнику, спросить, что же делать. Ответ был: «Пусть читает духовную литературу, в том числе мои книги». «Он не понимает написанного», — сказала мать. «Пусть читает не понимая», — был ответ.
Три ночи я лежал без сна, и до меня дошло, что это, скорее всего, конец. Но в третью ночь ко мне пришел Бог. Исчезло время и преобразилось пространство. Сколько длилась встреча, я тогда не знал, как и не знаю сейчас…
Под утро я выбрался из дома на улицу, сел на лавочку в саду и стал смотреть, как восходит солнце. Теперь я знал, что не умру. Теперь я знал, что буду выздоравливать.
Что же такое депрессия? Это не меланхолия, увы. Это что-то связанное с душой. Это, скажу более жестко и точно, воспаление эгоизма. Это, как я сейчас вижу, блокировка жизненной энергии вследствие недолжного образа мыслей и жизни. Эгоизм и есть этот блок. Я вел невероятно эгоистический образ жизни, а когда подступали мрачные мысли, наготове было вино. Я делал исключительно то, чего желало мое скудное эгоистическое «я» — моя тюремная камера, обставленная, впрочем, чудесными книгами, прекрасной живописью, сопровождаемая посещением музеев, консерватории и театров. Но, оказывается, книги и красота мира не способны сделать человека менее эгоистичным.
Жизнь человека, зацикленного на себе, противоестественна, потому что люди не для этого были созданы. Это как стоять на голове — какое-то время все будет идти неплохо, но добром такое положение тела кончиться не может. Потому что человеческий организм рассчитан не на него. Точно так же человеческая душа, даже очень крепкая или нечувствительная, не рассчитана на эгоистическую жизнь. Такая жизнь ей не показана по своей сути.
Человек создан для того, чтобы служить. Служить, но не себе, а Богу и людям, о себе же в таком служении он забывает. Самозабвение — вот спасение для того, кто оказался в депрессии. Ему нужно начать что-то делать в этом направлении, как говорил один мой замечательный товарищ: все великие дела начинаются с молитвы. И я уверен, что та ночная отчаянная и нелепая молитва на коммунальной кухне была услышана. Она оказалась настоящей.
Почему я не был освобожден сразу? Да потому, что Бог не фокусник, это раз, а два — это то, что Он начал со мной работать на пути выздоровления и преображения. Ведь даже самую тяжелую болезнь Он может превратить в инструмент познания Себя, людей, законов жизни и себя самого. И я стал медленно пробуждаться.
На моем пути неожиданно встречались люди, которые помогали мне выздоравливать. Никогда не забуду, как в Ленинграде меня повели стричься на дом к очень хорошему парикмахеру — им оказался молодой человек с бородкой и длинными волосами, который, увидев у меня на груди крестик, не стал брать денег за стрижку. Более того, он стал меня расспрашивать о жизни, мы разговорились, я рассказал ему о том, как крестился, как болел, как продолжаю испытывать приступы заболевания. И выслушал, понял и повел меня по пути, который прошел сам, после того как чуть не умер на операционном столе. Теперь он служил людям, он поддерживал их физически и духовно, это был прекрасный и самоотверженный человек; когда мы с ним сидели на лавочке напротив Русского музея, птицы садились ему на руки и клевали булку, которую он им принес. «Откажись от вина, сигарет, — сказал он, — это яды. Ограничь себя в мясе, чае и кофе. Бегай! Обязательно холодная вода зимой и летом. А самое главное — как можно чаще посещай церковь и причащайся».
А отец Александр добавлял: следуйте заповедям, одной физкультуры недостаточно, старайтесь практиковать моральные, духовные правила христианской жизни. Думайте, что вы можете сделать для других людей. Идите на природу. Подойдите к дереву, потрогайте его ветку. Поймите, что это не просто какая-то вещь, а это его живая рука, которую оно вам протягивает. Посещайте молитвенный христианский кружок, вот запишите телефон руководителя.
Как я уже сказал, Бог не стал делать для меня фокусы — вместо этого Он повел меня по дороге познания и преображения. Я встретил новых людей и полюбил их, я стал ко е-что понимать о заповедях христианской жизни, я начал, довольно-таки неуклюже и непостоянно, помогать другим людям. Чудо выздоровления происходило через эти конкретные, обыденные, доступные каждому вещи.
Через три месяца я был здоров.
И когда изредка я чувствовал рецидивы болезни и жаловался на это отцу Александру, этот удивительный человек говорил примерно следующее: «Так! Депрессию отменяем! Мы сейчас в приходе пишем коллективно одну книгу, возьмите оттуда себе главу —и за работу». И это действовало.
У всех свой опыт протекания этой совсем неромантической болезни, и у каждого, я верю в это, есть его собственная дорога к исцелению. И еще я верю, что исцеление от нее прежде всего связано с духом. Это бывает непросто, совсем непросто — начать, но тупиков для духа не существует. И, повторю, все великие дела начинаются с молитвы, даже если она происходит на грязном полу коммунальной кухни, где невероятным образом отчаяние превращается в надежду.
*о. Александр Мень.
Фото: gettyimages.ru
