Тема
Великий поэт Державин незадолго до смерти начал писать оду, которая начиналась так:
«Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей…»
Наше время летит все быстрее, мы стараемся поменьше читать стихов и вникать в философские вопросы, побольше «заниматься делом» — карьерой, деньгами, спортзалом, приобретениями. То, что сказал двести лет назад не самый читаемый поэт, если и достигает нашего уха, не захватывает серьезно наших мыслей: ну еще одно высказывание в рифму, еще что-то философское о времени, некогда вникать во все то, что понаписали поэты… И лихорадочная деятельность продолжается. Однако, когда какая-то важная причина прерывает наш, скажем так, не очень умный, но очень насыщенный бег к очередной цели — это может быть болезнь, тяжелая ситуация, несчастье с близкими, — мы способны на миг понять то, что в этих стихах написано, даже не имея их перед глазами. А что же там написано?
Речь идет о постоянных изменениях в нашей жизни, о том, что в жизни есть только одно постоянство — постоянство перемен. И о том, что у всего — важного или неважного, заметного или незаметного, касающегося меня или совсем далекого — есть начало, продолжение и конец. А после конца чаще всего — забвение.
Нас окружает бесконечная игра форм мира — форм ярких, убедительных, таких, к которым тянется наша воля, чтобы утвердиться то в одной, то в другой, чтобы полюбоваться на них, повторить, скажем, юношескую влюбленность или юношеские силы и здоровье, задержать мгновение, как это хотел сделать Фауст, — но тщетно. Все проходит, и «нет ничего нового под солнцем» в мире, где псу живому лучше, чем мертвому льву, как это выразил автор Книги Экклезиаста.
Все, что возникло, исчезает, подлежит смерти. Более того, смерть и жизнь идут рука об руку. Если бы во мне не умерло младенчество (младенец), я бы не смог стать юношей, если бы не умер юноша, я не смог бы стать зрелым человеком. Более того, если бы не умер вчерашний день, я бы не смог оказаться в дне сегодняшнем, если бы не исчезло «прежде», не возникло бы «сейчас», если бы не умерло зерно, не взошло бы дерево, и об этом сказано и в Евангелии от Иоанна — слова, которые Достоевский поставил эпиграфом к одному из величайших своих романов.
Каждый день в нас умирают старые клетки и рождаются новые, чтобы обновиться в течение семи лет полностью. Мы состоим из клеток — умерших и погаснувших звезд, и как знать, не вспыхнут ли они через огромный, но реальный промежуток времени в недрах новой звезды.
Смерть сопровождает нас всю жизнь, начиная с рождения, и глупо делать вид, что она не имеет к нам отношения. Впрочем, в современном мире это и принято — гнать от себя подобные мысли и бежать дальше в плену коллективного сознания, чтобы вечером, устав от деятельности, застыть перед телевизором, который только утвердит нашу решимость не оглядываться по сторонам.
Но, скажем мы, от нас тут все равно ничего не зависит — это природа, это написано на роду у каждого. Такое возражение — все то же желание отмахнуться от самих себя, от мыслей о смерти в нашей жизни. На самом деле от нас зависит очень многое. Ведь смерть — это не короткое событие, как мы выяснили, это процесс, встроенный в жизнь, и очень многое зависит от того, как мы отнесемся к этому процессу.
И в результате нашего выбора смерть, умирание в нашей жизни, может быть либо неосознанным процессом угасания, протекающим в спящем сознании, либо стать делом творческим, распахивающим новые горизонты, заставляющим идти человека в собственную глубину и встретиться там со своей истинной природой, вышедшей из рук Творца.
И здесь давайте не забывать: то, что для куколки смерть, для бабочки — рождение в огромный, ослепительный и бездонный мир. Ведь гусеница, куколка и бабочка — это не три разных существа, это стадии развития одной жизни, одной и той же бабочки. И я думаю, что существование этого насекомого для нас подарок от Бога, это урок, в котором есть и доска, и указка.
Представьте, что мы не хотим фундаментальных перемен, что мы настаиваем на сохранении своей жизни в том виде, в котором мы ее имеем, а ведь это подсознательное желание огромной части коллективного сознания. Допустим, на этом настаивает гусеница, которая к нам имеет прямое отношение, и, допустим, ее желание выполнено — она так и будет ползать по земле и листьям, осуществляя одно-единственное желание — взять! Есть и снова есть — и так без конца. Но в природе с ней происходит нечто непредвиденное, катастрофическое и даже смертельное для ползающего существа — она превращается в куколку, в домик. И на этом этапе, если применить его к человеку, возникает желание остановиться, стремясь сделать домик максимально комфортабельным, максимально долговечным. Но природа и замысел Премудрости взламывают и эту стадию — домик умирает, оставляется. Взамен рождается крылатое существо, способное взмыть в голубую беспредельность навстречу солнцу.
Творческий подход к смерти заключается прежде всего в ее принятии. Ситуация, где царствуют болезнь, испытание, эпидемия, природные катаклизмы, несчастья с близкими, вызывает страх, а страх — это первый враг принятия. Страх тянет одеяло внимания на себя, а через себя — на человеческое эго — вымышленное коллективное представление о своей вымышленной личности. И для того, чтобы выйти к реальности, этот страх нужно переглядеть, нужно обнаружить в себе эту иллюзорную эгоистическую личность и за ней почувствовать и найти ту личность, которую в нас вложил Бог.
И для этого время бедствий, время старости, время болезни, как ни странно, самое продуктивное время. В это время человек, если он перестанет убегать от страха и себя самого и сдастся, начинает видеть — видеть себя в свете реальности. Он понимает, что однажды его тело разрушится и станет горсткой праха, он понимает, что весь его мирок, выстроенный на желании иметь и властвовать, однажды, и может быть, совсем скоро, превратится в ничто. И если он достаточно последователен, то почувствует в себе то, что никогда и никем не может быть разрушено — свой бессмертный дух, свою бессмертную душу. И это начало пробуждения.
Когда Иисус ночью пришел к Никодиму, Он произнес ошеломившие фарисея слова: надобно тебе родиться еще раз. Как мы помним, Никодим стал выяснять, как это возможно сделать, но Иисус не стал ему ничего объяснять, а спросил, разве он, израильский учитель, не знает этого? И снова повторил: надо тебе родиться от Духа еще раз. И добавил — «должно вам родиться свыше» (см.: Ин 3:3–7).
Разве речь здесь идет не о том, о чем нам символически рассказывает история куколки и бабочки?
Пока Никодим не родился в высшую жизнь, он мертв для нее. Более того, он может погибать для нее снова и снова, игнорируя ее, боясь фундаментальных перемен, к которым зовет его Иисус, укрываясь в домике ложного «я», эго, от всякого разрушительного и возрождающего заново Света.
Но есть нечто большее, чем пара жизнь—смерть. Есть жизнь вечная, или Жизнь, и есть гибель, утрата этой Жизни. И Иисус говорит: «…так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин 3:16).
В пору катаклизмов и катастроф мы также с предельной ясностью можем увидеть, что все формы мира, с которыми мы себя отождествили, — тело, радости, деньги, семья, дом — подлежат вечно разрушающей и рождающей работе пары жизнь—смерть и способны исчезнуть на глазах. Мы видим, как все наши подпорки исчезают, все безостановочно течет сквозь пальцы, ничто нельзя остановить, и, наверное, многие переживали момент (страшный), когда все повисает в пустоте и опереться больше не на что. Но этот страшный момент может быть моментом принятия и прозрения, моментом опоры не на формы, не на что-то твердое, вещественное, а на Ничто, на Дух.
Ведь, если оттолкнуться от слов Иисуса, мы увидим, что можно сохранить плоть и все равно погибнуть, а потом потерять и плоть. А можно ее утратить, и это предстоит всем нам, но не погибнуть, а войти в высшую реальность — в жизнь вечную.
Но если я целую жизнь убегал от вопросов, связанных с судьбой человека в мире, эфемерностью своего тела, смертью форм, вопросов, которые великий Державин поставил в своем последнем стихотворении перед людьми, то вряд ли попавшая в вихрь фундаментальных изменений душа сориентируется, сумеет найти опору под ногами, там, где опереться не на что, и «стать бабочкой», вылетев навстречу бесконечности. Уж слишком надолго она засиделась, несмотря на обманчивый бег и заботы, в своем домике, не желая взглянуть в сторону Высшего, не придуманного как палочка-выручалочка, а живущего в нас реально.
Вход в жизнь вечную происходит не когда-то, когда я умру, но здесь и сейчас. Во время испытаний и кризисов. Ни вчера — оно прошло, ни завтра — оно еще не наступило, ни через две минуты — они тоже еще впереди, их нет, а сейчас — в том месте, где мы живы, где мы действуем, где мы проходим трудности и беды.
Человеческих сил, парализованных действием ложного эго, для этого недостаточно. Без Спасителя, делающего для нас то, чего мы не в состоянии сделать сами, мы пытаемся остаться гусеницей или жить в куколке, в долгой агонии цепляясь за свои ложные приоритеты и убеждения. Но изменения неизбежны, они приходят, и либо мы относимся к ним творчески, либо даже не знаем, с чего начать. А когда мы начинаем действовать творчески, разворачивать свою жизнь к Высшему, то включается и происходит процесс рождения свыше: преодоление заблуждений, выход в новый мир, который и есть мы с самого начала, осуществляется рождение в вечную жизнь, ведь именно для этого послал Бог Сына в мир — не судить мир, но его спасти (см.: Ин 3:17).
ФОТО: Gettyimages.ru
