Тема

Быть оправданным

Андрей Суздальцев
Журнал/Архив/Номер 74/Быть оправданным
Быть оправданным

Она совсем короткая, эта притча:

«…два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк 18:10–14).

Два человека приходят в храм, один — религиозный учитель Израиля и знаток Закона, человек уважаемый, небедный, состоятельный и ученый. И второй — тот, кто в Израиле считался отступником, чуть ли не предателем, собирающим налоги в пользу враждебной Римской империи. У обоих была причина прийти в храм сегодня. Более того, судя по строчке «сей пошел более оправданным», оба нуждались в оправдании, то есть оба пришли в храм виновными перед Богом. И вот они начинают молиться…

Но в храм пришли не просто два человека — в храм вошли два человека, несущие с собой две духовные реальности. И эти реальности отличались друг от друга. Я хочу объяснить, что я имею в виду, когда говорю о двух реальностях.

Я думаю, что каждый из нас имел опыт, когда реальность нашей жизни сдвигалась у нас на глазах. Она может сдвигаться от низшей к высшей и наоборот. Человек, которому жизнь была мало интересна, которому надоели поездки на работу в опостылевшем метро, все эти разговоры, которые ведут сослуживцы, все эти тоскливые одинокие вечера с телевизором, однажды влюбляется, и ему отвечают взаимностью. И ничего в этот момент не происходит ни с самим метро, ни с сослуживцами, ни с его квартирой по вечерам — они остаются такими же, как и раньше. Однако объятый своим новым чувством герой нашего короткого примера вдруг начинает весь мир видеть по-другому: люди в метро кажутся ему приветливыми и интересными, сослуживцы — яркими и приятными людьми, а квартира — чуть ли не волшебной лампой Аладдина.

Реальность также может стремительно поменяться по нисходящей траектории: вы теряете близкого человека, или заболеваете тяжелой болезнью, или лишаетесь любимой работы. И ваша жизнь, включая квартиру, метро, людей, также начинает менять свой смысл, но в негативном направлении.

И я хочу задать вопрос: какая из этих двух реальностей реальна? А может быть, обе они нереальны? Или обе реальны?

Это сильные вопросы. Давайте не будем спешить от них отмахиваться. Постановка их подразумевает тот факт, что мы, живя, как мы считаем, реальной жизнью, на самом деле можем жить жизнью нереальной, нам пригрезившейся, или, как говорит о том Евангелие, жизнью, которая нам снится. Конечно, можно сказать, снимая проблему, примерно так: жизнь разная, что тут такого? Она вся реальная. И вы имеете право так сказать, это действительно ваш выбор, это ваше право — выбирать свою точку зрения на реальность.

И все же даже при таком подходе у людей взрослых всегда есть тихое знание о том, что на каких-то этапах жизни (не всегда, кстати говоря, радостных) человек вел себя более достойно, более высоко, более правдиво, чем на других. В нас встроено каким-то таинственным образом знание о том, что некоторые ситуации являются более реальными, и мы в них сами были более реальными и реализованными, чем в тех случаях, когда манипулировали, хитрили, сплетничали.

Описано много случаев, когда люди незадолго перед смертью задавались вопросом: что в их жизни было главным, лучшим? И чаще всего ответы были связаны с любовью, с самопожертвованием, с состраданием и отдачей.

Но почему же человек видит главную реальность лучше на пороге смерти, чем в веренице будней?

Да потому что он поставлен перед некоторой абсолютной ситуацией, абсолютно серьезной ситуацией. Он понимает, что все то, что было для него ценным: автомобили, успех, дом, деньги, семья, через некоторое время выскользнет у него из рук, что ничем этим на самом деле он не владел, и тут, перед этим моментом, он готов спросить себя: а может ли что-то не выскользнуть, что-то остаться, что-то такое, что сильнее его физической смерти?

Повторяю, он поставлен перед абсолютной ситуацией, способной сдвинуть его маленькую реальность в сторону Реальности большей. Может быть, поэтому силу любви Биб­лия сравнивает с силой смерти, говоря, что любовь сильна, как смерть.
Вернемся к мытарю и фарисею.

Фарисей знает, как надо молиться. И начинает он с благодарности, которая есть одна из форм любви, и молитва благодарения по праву считается высшим типом молитвы. И он, сам себе адвокат, опираясь на Закон, данный Богом, а не им самим придуманный, и сравнивая себя с отступником и предателем народных интересов, мытарем, благодаря Бога за то, что он выполнил Его заповеди, как бы дает Ему знать о своей духовной состоятельности. И он прав. Потому что он, скорее всего, действительно никого не грабил, не обижал, не прелюбодействовал. А это и тогда, и сейчас являлось и является подвигом, потому что мало кто способен в жизни никого не оскорбить, не обидеть и т. д. Он выполнил волю Божью, и потому Бог, если только Он Сам Себе не противоречит, должен его оправдать.

Что же тут «пошло не так»?

Быть оправданным

Почему достойная молитва достойного человека оказалась в глазах Бога недостаточно весомой, чтобы смыть с фарисея его вину? Да и в чем его вина, ежели он праведен?

И тут мы вспоминаем загадочные слова апостола Павла: «Перед Законом весь мир виновен». То есть нет человека на земле (кроме Иисуса), выполнившего Закон, — все люди несут в себе некоторую немощь, вошедшую с первородным грехом. Для того-то нам и нужно покаяние и сокрушение, чтобы Бог смывал наши недостатки и следствия наших падений.

Фарисей объявляет Богу о своей праведности, ориентируясь на вещи и понятия, взятые из своей условной реальности. Ориентируясь на свои представления о Боге, себе и людях. Но, как мы уже знаем, представления часто бывают ошибочны, и даже два фарисея, читая один и тот же Закон, могут видеть его по-разному. Чем занят фарисей? Сравнением. Он сравнивает себя с тем, что сказано в Законе, сравнивает себя с другими людьми, сравнивает себя с мытарем вопреки тому, о чем сказал намного позже в пророческих строках поэт: «Не сравнивай: живущий несравним…»1 .

Мытарь же ставит себя совершенно в иную ситуацию. Испытывая страх, быть может, даже ужас, не смея поднять глаза к небу, ни с чем земным себя не сравнивая, он сразу идет к страшному и блаженному Центру всего — непостижимому, любящему, обладающему высшей степенью реальности живому Богу. Для этого нужны настоящее отчаяние, настоящая вера и настоящее мужество. Минуя Закон, минуя свои представления о жизни, минуя то, как надо, и то, как не надо, не пытаясь даже предъявить Богу в оправдание свою малую реальность, он сразу и напрямую ставит себя перед пучиной Божественной Непостижимости и любви. Такого, как он есть, без всяких оправданий он ставит перед тем, что единственно реально и единственно живо. Один на один.

Я думаю, что он не отвергал возможности того, что Бог может его отвергнуть. Но сквозь эту невозможность оправдания он шел к Богу, неся с собой нечто превышающее саму невозможность — свою тайную веру в Божью любовь, снисходящую к его малости. Он нес с собой надежду на Божественный абсурд2, когда виновный оказывается невиновным, а смерть оказывается жизнью, как это позже произошло на Кресте.

И вот еще что. Этот человечек, который вошел в мировую культуру, совсем о том не помышляя, сделал во время своей молитвы следующее. Он представил перед Богом всего себя, каждую клеточку своего тела, свой смущенный ум, свою напуганную и смятенную душу — он был тут целиком, весь как есть, и это помогло ему оказаться в ситуации предельно искренней, в ситуации той реальности, что сопряжена с реальностью Бога.

Фарисей же не был весь перед Богом. Он представил ему свои мысли и убеждения, и только. Но для Божественной реальности одних мыслей мало. Наши мысли не являются нами. Они только часть нас, причем изменчивая и иногда даже нас предающая, уводящая в самомнение или в иллюзии. Наши мысли не являются реальностью, потому что они меняются. В нас есть нечто большее, чем мысли, нечто ведомое мытарю и неведомое фарисею — мы сами в цельности своего бытия здесь, на земле, в цельности абсолютной правды, предстоящей перед Высшим, правды души, духа и тела и чего-то еще, неназываемого — того, что Бог при создании человека в него вдунул. Вот там-то и находится наше знание-незнание о том, что невозможное с человеческой точки зрения, к которой мы привязаны, возможно с точки зрения Абсолютной реальности, с точки зрения Бога.

Иов и мытарь знали про это тем глубинным знанием, о котором человеческими словами сказать невозможно, да, наверное, и не нужно.

И потому оба они были оправданы, а их вина перед Законом аннулирована.

1Строка из стихотворения Осипа Мандельштама (1937). Ред.
2О понятии «Божественный абсурд» см. работы Сёрена Кьеркегора, датского философа и основателя экзистенциализма.

 

ФОТО: Wikipedia.org, wikidata.org


Работает на Cornerstone