Тема
Есть одно таинственное и печальное стихотворение, не расшифрованное исследователями до сих пор. Оно принадлежит перу выдающегося русского поэта Золотого века Евгения Боратынского и в символической форме описывает природу человека как промежуточного духа, носящегося «меж землей и небесами»:
«Я из племени духов,
Но не житель Эмпирея,
И, едва до облаков
Возлетев, паду, слабея.
Как мне быть? Я мал и плох;
Знаю: рай за их волнами,
И ношусь, крылатый вздох,
Меж землей и небесами».
Для героя стихотворения дух обыкновенного человека, каких большинство, «мал и плох» и находится между двух бездн — нижней, включающей земную жизнь, и верхней — жизни райской:
«Обращусь ли к небесам,
Оглянуся ли на землю —
Грозно, черно тут и там;
Вопль унылый я подъемлю».
Перекликаясь с великими поэтами XX века, такими как Т. Элиот или Рильке, Боратынский говорит о тех «основных» возможностях, которые даны человеческой душе, и выглядят они неутешительно. Человека пугает земля, его пугают стихии, он страдает от земной жизни с ее бессмысленным шумом, болью, кровавой историей, загубленными судьбами, постоянной чередой неудач. Дух этот, воплощаясь, оживляет на недолгое время человеческий зародыш и, не в состоянии прожить полную и сильную судьбу на земле, умирает, так и недовоплотившись в человека.
Конечно, можно сказать, что поэт показал лишь одну сторону духовной реальности, но давайте спросим себя, не открыл ли он какую-то страшную правду про человеческую жизнь? Разве про то же самое потом не говорили экзистенциалисты, философы, кинематографисты и поэты XX века, размышляя о природе человеческого существования. Разве уже сама Библия не писала о страхе ада и страхе Бога? Страхе тех полярностей, в которые заключена человеческая жизнь. И не только заключена, но и пронизана их силовыми полями.
Мы знаем (кто-то по словам Библии или рассказам, а кто-то и напрямую), что соприкосновение с темной, демонической стороной жизни несет в себе небывалый ужас и боль для человека. В Евангелии мы можем найти множество рассказов о страданиях людей, одержимых бесами, а в Библии в откровениях Даниила и Иоанна Богослова перед нами проходят образы демонических существ, обладающих, кажется, всесильной властью «мучить людей», свергать звезды с небес, потрясать сами небеса, уничтожать и терзать целые народы и империи, — все эти звери, левиафаны, драконы, всадники, Сатана и его слуги.
Читая внимательно про духовный подтекст мировой истории, невольно ощущаешь оторопь, страх, понимая, что человеку лучше держаться от этих созданий подальше, что жизнь человеческая для них — ничто. Более того, от этой демонической мощи веет и садизмом, и гипнотической властью, обрекающей человека на невыносимые муки одним своим присутствием.
И в таком контексте разве не понятно нам стремление героя Боратынского, «недоноска», держаться подальше от земной трагедии, в канву которой вплетены все эти убийственные силы, несущие с собой безысходную боль, смерть и ад.
Но ведь есть же защита от этих сил — Бог. Так почему же и Его сторонится маленький человек, швыряемый между небом и землей воздушными потоками стихии?
Да потому, что Бог пугает «недоноска» каким-то странным и, как мы чувствуем, вполне понятным и реальным для нас образом, — не менее чем адом.
Если оставить в стороне на время редкие вдохновенные взлеты духа, то для среднего человека Бог страшен, а потому и не нужен. В большинстве стран Европы Бог сегодня уже вынесен за рамки обычной земной, вполне комфортабельной жизни. Я думаю, что не комфорт вытеснил Бога («убил Бога», по Ницше), его вытеснил страх высот, страх святого. Разве та же мудрая Книга книг не писала о страхе приблизиться к Богу в прологе Книги Исаии, рассказывая о страхе встречи с Серафимом, или не перечислила те страхи, которыми сопровождались для свидетелей чудеса Христовы? «И объял их ужас» — о чем это сказано? О «чудесном улове рыбы». Не радость — ужас!
Посмотрите внимательно в текст, сколько раз там при появлении Христа, при совершении Им чудес апостолов охватывает страх или ужас, сколько раз им страшно быть рядом с Ним не только в страдании, но и в Его чуде: «Выйди от меня, Господи, я человек грешный!» И это касается не только Его земной жизни, но и Его воскресения.
Если мы вспомним уже упомянутого Рильке, то он открыто заговорил о том, что «каждый Ангел ужасен», обозначая человеческую немощь при встрече с безмерным, страх, возникающий при контакте ограниченного человеческого сознания с почти бесконечной ангельской природой, ограниченного с неизмеримым.
Человек в такой картине мира стоит, трепеща, между двух бездн — адской и Божественной. Между одним страхом и другим страхом. Точнее говоря, тут, в этой картине, один центр — Бог, ад образуется в силу удаления от Источника любви и истины, но ведет он вполне самостоятельную и ошеломляющую своим огромным потенциалом зла, своей неизмеримой мощью жизнь. Сто миллионов убитых и замученных в одном только прошлом веке. А сколько за всю историю существования человечества!
Что же, «недоносок», боящийся и рая, и ада, это и есть основной герой истории, основной образ человека?
И да и нет.
Мы знаем, что в определенные моменты истории люди, казалось бы, ничем не примечательные, демонстрировали величайшие взлеты духа, обнаруживая неведомые человеческой природе качества — сияние бессмертной жизни, власть истины, несокрушимость перед лицом страданий, самопожертвование.
Но чаще всего люди плыли по течению: хотели есть, обладать властью, деньгами, радостями, обходить соперника, ибо это было понятно здесь, на земле, в «мире мер». Пусть безмерное будет уделом гигантов духа, а нам это страшно, нам это ни к чему, мы предпочитаем сначала об этом не слишком часто думать, а потом и совсем вынести из поля нашей жизни.
Однако избежать страданий все равно не удается.
И тогда возникает вопрос: а что же Высшее? Почему оно создало мир и человека именно такими? И вот ответ одного из просвещеннейших языческих философов, последователя Платона философа по имени Прокл Диадох: «Смех мы отнесем к роду богов, а слезы — к состоянию людей и животных».
Что ж, все же и у людей остаются некоторые радости даже в этой парадигме… Но ведь втайне мы знаем, что не сможем довольствоваться краткосрочной радостью «недоноска»:
«Блещет солнце — радость мне!
С животворными лучами
Я играю в вышине
И веселыми крылами Ластюсь к ним, как облачко…»
Почему? Да потому, что в глубину души каждого человека вложено изначальное знание о другой радости, знание о другом родстве — божественном. Человеческое сердце создано безграничным, и лишь в Безграничном оно может обрести себя, обрадоваться и возликовать. И, несмотря на весь теперешний страх и ужас перед Безмерным, оно по-прежнему, иногда незаметно для самого человека, часто вопреки всему, все же стремится и будет стремиться к своему истинному началу, к родине, к своему Отцу.
Человек еще не завершен. Тот человек, которого описал Боратынский, — это только зародыш человека, «ангельская гусеница», по выражению Данте, которой только предстоит стать бабочкой и взлететь, это «человек ветхий», внешний, по слову апостола. И, может быть, именно сейчас, когда держаться стало не за что и все в мире становится двусмысленным, поддельным, а сам мир заповедником симулякров, — именно в этот период и наступает важнейшее время для решающей метаморфозы.
Но разве все эти страхи обоих без дн куда-то уйдут?
Тут есть один ключевой фактор, о котором мы до сих пор не говорили.
Воскресший Христос нес на Своем теле следы ран, мук, страданий. Каким-то образом Он вознес их до вечности, до Отца, чтобы растворить их в Его бесконечной полноте.
Он взаправду умер на кресте, Он взаправду, оставаясь безгрешным, спустился в самую глубь человеческого и демонического греха, он испытал все самое ужасное, что может испытать на себе человек, и вдобавок всю ту муку, которую ни один человек не способен даже помыслить.
Когда мы читаем страницы, посвященные Гефсимании и распятию, мы отдаленно, но явно чувствуем эту исполинскую глубину сверхчеловеческой боли, которую Он вынес как человек. И вместе с ней Он вынес на Себе к небу и вечности все наши муки, грехи, ошибки, предательства. Нам не взять, не одолеть ужас левиафана, зверя, Сатаны, не стерпеть их, не померяться с ними силами, но Он их одолел, Он сделал для нас то, что мы не в состоянии сделать для себя сами.
И Он не смеялся, как смеются боги Прокла. Он не смеется, когда погибают люди в войнах, когда в семье кто-то умирает, когда унижают бесправного, когда бросают и предают любящего, — Он страдает в каждом из них, в любом мучимом и униженном человеческом сердце, задыхающемся от несправедливости и боли. Иногда эту боль мы причиняем себе сами, потому что не делаем того, что нам открыто для счастливой жизни, потому что бунтуем, потому что своевольничаем и Его оскорбляем. Но и тут Он все равно с нами, в нашей измученной, страдающей душе. И Он внесет в нее силы, внесет в нее свет и любовь, если только у нас хватит мужества пребыть с Ним, как Он пребывает с нами в наших страданиях.
Своей богочеловеческой жизнью на земле Он объял обе бездны — Божественную и адскую — и сделал их одолимыми для человека. И как Он растворяет Свою боль и Свою муку в высшем, в бездне божественного мира и покоя, так вместе со Своими страданиями Он растворяет в этой области Полноты и наши страдания, нашу боль и наши страхи. Но только потому, что Его мука была больше нашей, только потому, что Его полнота бесконечно превосходит нашу. Она превосходит нашу и делает себя нашей, эта Его полнота.
Он не побоялся присоединиться к нам. Хватит ли у нас мудрости и мужества присоединиться к Нему, обретая на этом пути силы для новой жизни?
ФОТО: Gettyimages.ru
