Тема
Нильс Кьеркегор. Портрет Сёрна Кьеркегора. 1840
ХIХ век с его бурным развитием науки и техники был временем оптимизма человека относительно самого себя, веры в безграничные возможности разума. Кажется, еще сколько-то усилий, и человечество уютно устроится в мире, решив все проблемы, найдя средство прекратить страдания и устроив себе золотой век. Ничто еще не предвещает грядущих кризисов. Многим кажется, что с расцветом науки религиозная стадия развития человечества преодолена, идея Бога больше не требуется. Но в тихой Дании совсем еще молодой человек по имени Сёрен Кьеркегор (1813–1855) размышляет о человеке совсем не в унисон с бодрым голосом эпохи. Как лютеранин, Кьеркегор рассматривал человека в свете христианского представления о нем как о существе, подверженном греху. Никакой прогресс науки и техники не способен преодолеть отделенность человека от Бога, а значит, отменить бедственность его существования, устранить из жизни страдания и избавить от «последнего врага» — смерти, а жизнь — от отчаяния. Но, как ни парадоксально, именно отчаянием и обусловлена возможность прорыва к Богу. Отчаяние может толкнуть человека на саморазрушение, растворение в удовольствиях, но оно же может и заставить искать выхода на более высоких ступенях существования, высшая из которых — религиозная, состояние веры-доверия Богу, принятие Христа как Спасителя.
Кьеркегор не был всерьез воспринят своей эпохой. Интерес к его мыслям с силой начал проявляться лишь через несколько десятилетий, в начале ХХ века. Хотя прогресс науки и техники продолжался, вера в безграничную свободу и полную разумность человека начала шататься. Усугубили ощущение кризиса и ужасы Первой мировой войны, показавшей, что технические достижения чреваты отнюдь не только благими и созидательными последствиями. Все это пробудило интерес к кьеркегоровской констатации трагизма и противоречивости внутреннего состояния человека. Так мысль «датского отшельника» спустя несколько десятилетий после его кончины положила начало новому направлению философии, исследующему внутреннее переживание человеком собственного существования, — философии экзистенциализма (позднелат. exsistentia — «существование»). Экзистенциализм не отрицает науки, техники, прогресса, но дает понять, что научно-технический прогресс не в состоянии решить основные проблемы человека, тем более сделать его раз и навсегда счастливым.
Однако на фоне материализма и скепсиса эпохи философам-экзистенциалистам было трудно увидеть возможность прорыва из человеческого страдания и отчаяния к Богу. Чаще они, наоборот, описывали состояние обезбоженного, неверующего сознания. Немецкий мыслитель Мартин Хайдеггер (1889–1976), считающийся основоположником экзистенциализма ХХ века, глубоко воспринял и развил кьеркегоровскую тему бедственности человеческого самоощущения. Хайдеггеру удалось описать самопереживание человека с помощью ярких, впечатляющих терминов. Нам, людям, говорил он, свойственно чувство некой «вброшенности» в мир без нашего выбора. Как самосознающие существа, мы, будучи «вброшены» в мир, быстро узнаем о собственной конечности, о неизбежности смерти. Ее неумолимая перспектива накладывает отпечаток на общее переживание нами своего бытия, делает его для нас бытием-к-смерти. В то же время даже ввиду такой мрачной перспективы человек постоянно устремлен вперед и движется среди набора не зависящих от него возможностей, вынужденный выбирать из них. Это делает его существование еще и заботой.
Мартин Хайдеггер. 1960 год
Но в отличие от Кьеркегора Хайдеггер не видит выхода из этой ситуации. «Вброшены» в бытие мы неизвестно кем. Жизнь в заботе перед лицом неизбежного конца остается единственно возможным способом нашего существования… Подобно Кьеркегору Хайдеггер видит две возможности отношения человека к этой его ситуации, но Бога среди этих возможностей нет. Есть только человек, свободный принять или не принять горькую правду. Не принять ее означает пытаться бежать от фатальной неизбежности в какие-либо иллюзии или в конформизм, «растворяясь» в мире и живя «как все». Принять означает даже в перспективе неизбежности своего конца стремиться реализовать себя как уникальное существо. В этом и только в этом, по Хайдеггеру, заключается подлинное существование, доступное человеку.
Это «героический пессимизм» атеиста, не видящего в религиозной вере подлинной разумности. Христианство для Хайдеггера полно инерции и стереотипов, чреватых иллюзиями, уводящими от реальности. Хотя христианство и сыграло в истории большую роль, поставив вопросы о человеке и проблему личностного пробуждения, оно, по мнению Хайдеггера, дает слишком поспешные конкретные ответы на жгучие, но принципиально нерешаемые вопросы. В этих взглядах Хайдеггера отражен общий скептический настрой эпохи по отношению к религиозной вере, которую многие рассматривали как противоречащую разуму.
Помочь мыслящим людям преодолеть этот стереотип несовместимости разума и веры — этой задаче посвятил практически все свое творчество крупнейший лютеранский богослов ХХ века Пауль Тиллих (1886–1965). Можно ли разумно ответить на хайдеггеровские обвинения в адрес религиозной веры в иллюзорности? Тиллих предпринимает такую попытку. Тем более что ему самому близок экзистенциализм, и он отвечает Хайдеггеру на этом языке. В 40-е и 50-е годы такая попытка была перспективной: Вторая мировая война, оказавшаяся гораздо более ужасной, чем Первая, еще более ярко поставила вопрос о человеке, и язык философии экзистенциализма стал едва ли не главным языком мыслящих людей эпохи.
Джеймс Росети. Бюст Пауля Тиллиха
Тиллиху близок хайдеггеровский анализ человеческого самопереживания. Однако для него как христианина Хайдеггер, оставаясь правым в констатации бедственности человеческого существования, неправ в том, что не видит выхода, исключает прорыв к Богу. Он убежден: для верующего этот прорыв возможен. Но как преодолеть витающий в воздухе эпохи скепсис и показать, что эта надежда не иллюзорна? Прежде всего, считает Тиллих, в этом нам помогает сама наша бедственность, неполнота, озабоченность. Тиллих утверждает: сквозь все частные заботы человека просвечивает предельная забота, забота о бытии как таковом — прежде всего собственном — перед лицом фатально угрожающего ему небытия. Эта угроза, шокирующий характер которой Тиллиху вполне довелось пережить на Первой мировой войне, уже сама по себе является религиозным опытом. Ведь жажда преодоления небытия ставит вопрос о неиссякаемом источнике бытия, о Само-Бытии — вопрос о Боге.
Но этот опыт имеет характер вопроса, а что же с ответом? Как христианин, Тиллих верил в откровение Бога. Откровение он понимал как событие, которое «потрясает, преображает, призывает и является предельно значимым». В этих событиях ощущается сила бытия, побеждающая небытие. Люди, пережившие подобное, не могут оставаться прежними и равнодушными: откровение переполняет их, заставляя делиться им с другими в свидетельстве.
Но как для нас вообще оказывается возможным опознать в событии или в свидетельстве откровение? Тиллих говорит: человек не мог бы этого понять, если бы ему не была свойственна «предельная забота». Именно она обусловливает нашу жажду Бога, настраивает на волну поиска Бога, делает восприимчивыми к феноменам Его присутствия в мире и в нашей жизни. Так Тиллих, апеллируя к тому, что дано и понятно каждому, развивает интуицию Кьеркегора: отчаяние содержит в самом себе возможность его преодоления, может стать ключом к узнаванию Бога в событиях жизни и к принятию главного события Его явления в мире — Иисуса Христа.
ФОТО: Wikipedia.org
