Литература
Герой романа Льва Толстого «Война и мир» Андрей Болконский размышляет: «Цель войны — убийство, орудия войны — шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемый военными хитростями; нравы военного сословия — отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство»1. В XX веке мир испытал все это в еще более крупных масштабах — этот век стал веком жесточайших и кровопролитных войн, тоталитарных режимов.
В начале XXI века ужасы войны снова заявили о себе, бросив вызов практически каждому человеку. У войны появляются свои идеологи, апологеты, которые, как правило, используют романтизацию героики. Но нередко политический авантюризм, пускающий в ход патриотическую или националистическую риторику, бывает связан с обыкновенным карьеризмом. Именно бездумное отношение к окружающей реальности, отказ от самостоятельного мышления становятся, по мнению философа Ханны Арендт, причиной «банальности зла» в XX веке и в сегодняшнем мире.
Иногда говорят, что агрессия и ненависть свойственны человеку как таковому, составляют основу его души. Но думать так — значит подчиняться логике падшего мира. С точки зрения христианства, война есть нечто противное человеческой душе и разуму. Попробуем с помощью религиозно-философских и художественных текстов поразмышлять об этом.
Поэт-символист Вячеслав Иванов в своей публицистике периода Первой мировой войны отстаивал идеал свободного самоопределения личности перед лицом новых вызовов и опасностей. Главным фактором риска он считал возникновение в условиях войны ложных форм коллективности, в первую очередь — организаций. Вспомним его статью «Легион и соборность», написанную в 1916 году. Организация, по мнению Иванова, должна быть осознана только как необходимое зло военного времени. Она не может стать «мерилом цивилизации», высшим культурным началом, так как основана не на самоопределении личности, а на самоопределении вида. Иванов прозорливо усматривал в начале организации тот «культурный яд», которым жители России могут заразиться во время войны, так как организация знаменует «бессилие начала личности перед началом вида»2.
Обожествление организации и связанное с этим процессом унижение человечности виделись Иванову «рецидивом животного коллектива в человечестве», архаической формой общности, внушенной людям «князем мира сего», и пародией на соборность.
Две другие формы коллективности, по мнению поэта и мыслителя, — классовое сознание и объединение по национальному признаку. Это также ложные формы, унижающие человека, так как они основаны на подменах подлинного единения. «Блудный сын», «нищета», «чахлое дерево», «подсохшее дерево» — вот образы, с помощью которых Иванов пытался определить нового человека, жившего во время Первой мировой войны. Появление ложных форм коллективности, образцом которой служил дьявольский легион, было вызвано разрывом отношений между личностью и Богом. И военное время только усилило тяготение к построению «града земного» Антихриста3.
Войны усиливают не только социальные смуты, но и личные кризисы. Сам человек призван заново решать, как жить, что считать счастьем, благом. Обратимся к роману Михаила Булгакова «Белая гвардия». В романе мать перед смертью напутствует детей словами: «Дружно живите». Но наступившая реальность гражданской войны поставила их перед вопросом «Но как жить? Как же жить?».
В условиях кризиса испытываются достоинство личности, совесть, душа, вера, любовь, честь. При этом цена праведного выбора непомерно высока: нередко это нищета, мучения, забвение, смерть. «Кончено, — читаем в “Белой гвардии”, — немцы оставляют Украину. Значит, значит, одним бежать, а другим встречать новых, удивительных, незваных гостей в городе. И, стало быть, кому-то придется умирать. Те, кто бегут, умирать не будут, кто же будет умирать?»4.
Происходящие события кажутся героям «Белой гвардии» «кровавой опереткой». Даже избрание гетмана по какой-то странной насмешке судьбы в истории происходит в цирке. Политические авантюристы высокого полета порождают мелких двойников, цель которых — успех, самосохранение, карьера. Это Лисович, лицо которого при пересчете денег делалось «боговдохновенным», офицеры, дельцы, банкиры, бегущие от большевиков. Но лучшие герои Булгакова (Турбины, Лариосик, Малышев, Най-Турс) взыскуют праведничества, верны чести, долгу, совести. Они достойно встречают жизненные испытания, милосердны, готовы переносить непонимание, предательство, одиночество ради мира и порядка в душе. И Михаил Булгаков как автор романа не с «белыми» и не с «красными», а с человеком, пытающимся сохранить человеческое лицо в кошмарных условиях войны.
А вот Вторая мировая война, какой ее изображает Александр Солженицын в поэме «Прусские ночи». Предметом изображения стало наступление советских войск на территории Восточной Пруссии в 1944 году, в котором суждено было принять участие и самому автору. С самого начала поэмы поведение солдат, казаков и офицеров изображено как злое веселье людей, ослепленных мщением. Ненависть и возмущение трансформируются в агрессию и насилие. Нередко солдаты действуют так не потому, что был отдан соответствующий приказ, а «без команды, в беспорядке», ради хвастовства мщением и ловкостью. Далеко не случайно, что грабежи совершаются на фоне поджогов и пожаров. Образ огня, мгновенно сметающего с лица земли плоды векового труда и культуры — церкви, школы, дома и строения, становится символом разрушительной страсти, испепеляющей разум, сомнения, добрые чувства жалости, милости, пощады.
Это разгул невежественных людей, на мгновение получивших власть: «пируют, шарят», «шнапс хлобыщут из бутылки». Подобный пир представляется Солженицыну ликованием безликих хаотических сил, ломающих все преграды: «Ликует хаос! Ничего душе не жаль!», «Мир кружится каруселью, В семь небес пылит веселье». Вторжение хаоса, апокалиптической двойственности, путаницы в человеческую жизнь возможно лишь в особом состоянии сознания. Солженицын подчеркивает, что солдаты «от бессонницы, от хмеля Окрылели, осмелели» и готовы прокутить все. Говорящей является и фамилия одного из героев — Хмельков⁵.
Солженицын не склонен оправдывать бесчинства солдат на территории Восточной Пруссии законами военного времени или ссылками на то, что все так делают. Обратившись к древней метафоре, уподобляющей битву пиру, писатель далек от любования злым и жестоким характером такого пира.
Автор опасается, что сложная правда о войне будет подлакирована и подкрашена пропагандистской армией журналистов. Размышления о том, какой быть литературе о войне, вошли и в роман «В круге первом» (главы «Два зятя», «Зубр», «Первыми вступали в города»). Солженицын пишет, что корреспондентская «правда» о войне не имела подлинной связи с реальностью. «...были — два-три анекдота, когда, плохо разбираясь в топографической карте, корреспонденты по хорошей дороге (по плохой “эмка” не шла) заскакивали в “ничей” город и как ошпаренные вырывались оттуда назад». Журналистам с «правильным мировоззрением», единственным критерием профессионализма, удалось обратить фронт в «святыню», поскольку они мало знали его: «…зияла пропасть между психологией строевика, чьи ноги вросли в землю передовой, которому не деться никуда, а может быть, тут и погибнуть, — и корреспондента с крылышками, который через два дня поспеет на свою московскую квартиру»⁶. Конечно, такой легковесный подход обеспечивал журналисту безбедное существование в СССР, но он не позволял донести до читателя правду о войне, о страхе смерти, военных преступлениях.
Солженицын, как о том свидетельствуют и «Прусские ночи», и «В круге первом», преодолевает искушение быть таким, как все, и не задавать лишних вопросов. Размышления писателя переходят в религиозно-философский план. Особое место в этих размышлениях отведено метафоре, также связанной с образом пира, — «кубок жизни». Писатель решается на спор с индусом Чарваки (материалистом) и философией гедонистов. Поступать ли так, как все, выпивая до дна «кубок жизни», или же идти своим путем — пусть тернистым, но связанным с поисками правды, подлинности, истинной реальности? Должна ли жизнь индивидуума ограничиваться чинами, властью, беспрекословным исполнением приказов, или же это будет умалением и унижением человечности? Вопросы рождаются в душе автора — свидетеля и участника битвы-пира, который в какой-то момент останавливается, перестает плыть по течению, задает неудобные вопросы и отказывается участвовать в общем зле ради того, чтобы сохранить душу чистой.
Конечно, произведений, как художественных, так и документальных, раскрывающих отвратительное лицо военного времени, много. Из вещей, опубликованных в недавнее время, стоило бы обратить внимание на блокадные записи Ольги Фрейденберг «Осада человека». Да, каждая война приводит к страшным деформациям человеческого бытия, пробуждению сил хаоса и разрушения. А в то же время сколько живых примеров христианского примирения дает история XX века! Вспомним, к примеру, знаменитые рождественские перемирия во время Первой мировой войны, брата Роже из Тезе, который принимал, скрывал и лечил как фашистов, так и участников Сопротивления. И никак нельзя забыть о тех безвестных людях, о которых вспоминал Виктор Франкл, переживший страшный опыт унижения и упадка человечности в концентрационном лагере: «Это были люди, которые шли сквозь бараки и маршировали в строю, и у них находилось для товарищей доброе слово и последний кусок хлеба»⁷.
1 Толстой Л. Н. Война и мир. http://www.ilibrary.ru/text/11/p.211/index.html
2 Иванов В. И. Легион и соборность // Иванов В. И. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. С. 97.
3 Там же. С. 98–99.
4 Булгаков М. А. Белая гвардия. http://lib.ru/BULGAKOW/whtguard.txt
5 Солженицын А. И. Прусские ночи. http://imwerden.de/pdf/solzhenicyn_prusskie_nochi_1974.pdf
6 Солженицын А. И. В круге первом. http://www.lib.ru/PROZA/SOLZHENICYN/vkp1.txt
7 Франкл В. Психолог в концентрационном лагере // Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. С. 143.
Автор: Светлана Мартьянова
Фото: gettyimages.ru
