Тема
Самая суть христианского благовестия изложена в одном стихе Евангелия от Иоанна (3:16): «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Мы, христиане, привычно повторяем эти слова друг другу… А что услышит в них человек со стороны?
Один мой коллега, долго работавший с библейскими переводчикам в Тихоокеанском регионе, рассказал мне историю, которая произошла с переводчиками на один из филиппинских языков. Эти слова, конечно, нетрудно было перевести буквально… Но что получилось в итоге? «Любить» в этом языке означало «желать для себя» (как во фразе «Я люблю мороженое»), «мир» назывался тем же словом, что и просто «земля», а «верить» означало, как в общем-то и в русском, «довериться, принять без доказательств». Но самая большая проблема возникла с «вечной жизнью»: согласно поверьям этого народа, самая страшная судьба для человека после смерти — это когда его дух вечно скитается по тем местам, где он некогда жил, не в силах порвать с этой жизнью и уйти в мир предков.
Что же получилось в итоге? Примерно вот что: Бог захотел приобрести всю землю и потому отправил к людям Сына. Теперь всякий, кто Ему доверится, не сможет нормально умереть и будет вечно бродящим духом. Настоящая переводческая катастрофа! Но почему она случилась? Потому что переводчики следовали привычным формулам речи, не задумываясь, что стоит за словами.
О сверхъестественном принято говорить с помощью метафор — слов, употребленных не в прямом своем значении. Конечно, под «миром» здесь имеется в виду человечество, а под «жизнью» не та привычная нам форма существования белковых тел, которая неизбежно заканчивается смертью, а некая иная, пока неясная для нас реальность. У нас просто нет лучшего выражения для этой реальности, чем «вечная жизнь», но и оно описывает ее далеко не полностью.
Метафоры всегда укоренены в культуре народа, связаны с его бытом и обычаями. Поэтому не случайно, что на языки народов Крайнего Севера слово «агнец» иногда переводится как «олененок», а «хлеб наш насущный» на языки народов Юго-Восточной Азии — как «наш ежедневный рис». Но это сравнительно простые случаи (хотя и они кого-то шокируют). А как рассказать о главной идее христианства — о спасении человека ради той самой вечной жизни? Особенно если аудитория вообще не очень-то понимает, от чего ее нужно «спасать» — разве ожидается стихийное бедствие? Так на это есть МЧС. А причем здесь Христос?
Мы привычно разъясняем: всякий человек грешит и подлежит Божьему суду, но Христос на Голгофе принял на Себя положенное каждому из нас наказание. Современный городской житель понимает, что он иногда поступает неправильно и ему иногда за это выписывают штрафы, а могут привлечь и к более серьезной ответственности, — но неужели Христос просто уплатил на кресте все наши штрафы? Кому же это платил Христос, уж не сатане ли, — тогда получается, что Он подчинен ему, как мы подчиняемся полиции? А если Отцу — какая же радость Отцу видеть Сына распятым, почему Он без этого не может простить человека? Я часто слышал подобные вопросы.
Но ведь и слова о суде и наказании, по сути, метафора, она не исчерпывает всего таинства спасения. Причем это не единственная метафора спасения в Новом Завете.
Вот слова из ключевого текста о спасении — Послания к Римлянам (3:23–24) в Синодальном переводе: «…все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе…» Пожалуй, для современного читателя это длинное выражение выглядит не слишком-то осмысленным: что значит «искупление», что — «благодать»? Это тоже метафоры, и две тысячи лет назад они прочитывались вполне ясно: человек оказался рабом греха и смерти, но Христос уплатил соответствующую цену и отпустил человека на свободу. Получив такой дар от Христа, он становится Его вольноотпущенником и клиентом.
В нашем мире рабством называют разве что тяжкую зависимость от банка, выдавшего кредит, или от слишком требовательного начальника, поэтому эта метафора нам не ясна. Попробуем разобраться. Древнее общество было жестко структурировано, каждый человек ощущал свою личную зависимость от группы и от других людей. Она могла быть разной: богатый и знатный человек владеет рабами, они — его собственность. Еще ему подчинены его домочадцы, над которыми он обладает почти абсолютной властью, — он, к примеру, свободно может продать в рабство своих детей. Но это еще далеко не все: такой человек является патроном по отношению к многочисленным клиентам, т. е. лично свободным людям, которые зависимы от него экономически и социально. Прежде всего это его вольноотпущенники — рабы, которым он дал свободу, но они по-прежнему сильно зависят от него.
Все ресурсы в таком обществе понимаются как ограниченные (пресловутая «игра с нулевой суммой»), при этом они сосредоточены в руках узкой группы лиц, которые их распределяют, вне зависимости от того, кто их производит. Примерно то же самое относится к нематериальным ресурсам: безопасность, защита, возможность вести дела и т. д. Распределение ресурсов идет сверху вниз: от патрона к клиентам. Не все патроны располагают всеми ресурсами, и если тебе нужны ресурсы чужого патрона, ты можешь получить к ним доступ через своего.
Плата за ресурсы — личная верность патрону, включая исполнение его поручений и даже невысказанных пожеланий. Неблагодарность патрону — страшный грех, а благодарность выражается не просто в словах и чувствах, но прежде всего в действиях. Своего патрона имеют не только отдельные люди, но и большие сообщества (город, войско и т. д.). Публичная благотворительность понимается в терминах патроната: император строит в городе общественные здания, полководец раздает ветеранам земельные участки и т. д.
Раннехристианская община была пронизана отношениями патронов и клиентов уже потому, что состояла из людей, активно вовлеченных в подобные отношения. Именно так она описывала и свое богословие: ее общий патрон — Господь Иисус Христос, в свою очередь подчиненный Отцу. Он оказывает благодеяния Своим клиентам и наделяет их всеми необходимыми ресурсами (благодать — это дар свыше), ожидая в ответ верности и благодарности.
Современное общество ценит независимость и избегает подобного рода «кумовства», как мы это называем. Мы предпочитаем безличные юридические процедуры и денежные расчеты. Поэтому основанные на патронате метафоры понимаются обычно плохо. В частности, на место метафоры патроната современный читатель охотно подставляет другие метафоры, прежде всего суда.
Метафоры различны, и до сих пор не стихает богословский спор о том, как следует понимать ключевое новозаветное слово δικαίωσις. Одни утверждают, что его следует переводить как «оправдание», и это понимание основано на метафоре суда. Человек виновен, но его провозглашают невиновным, поскольку Христос понес положенное ему наказание. Как уже было сказано, тут не обходится без вопросов: неужели наказание не может быть отменено просто так, без «уплаты штрафа»?
Другая богословская школа переводит его как «наделение праведностью», основываясь на метафоре патроната: человек сам по себе праведности лишен, но Бог, как патрон, наделяет его этим свойством, благодаря тому что Христос его искупил на свободу и сделал Своим клиентом. Ту самую цитату из Послания к Римлянам я предложил бы перевести так: «…все они согрешили и лишились славы Божьей, но их искупил Христос Иисус — и так наделил их праведностью. Такой дар получили они по Его благодати».
Впрочем, и тут возникают вопросы, и они будут достаточно похожими: а зачем все-таки была Голгофа? Разве не мог Христос, исцелявший больных, изгонявший бесов и даже воскрешавший мертвых, просто освободить человечество безо всякого выкупа?
Просто ни одна метафора не описывает реальность полностью, она лишь указывает на некоторые свойства того, что описывает. И может быть, для проповеди нашим современникам нам нужно будет найти другие метафоры. Например, когда мне задают вопрос «Зачем была нужна Голгофа?», я обычно отвечаю: она была не то чтобы нужна, а неизбежна. Когда надутый воздухом мяч погружают в воду, вода выталкивает его наружу. Когда абсолютное Добро погружается в мир, где царствует зло, это зло стремится выбросить его из своего мира, и тем сильнее, чем глубже погружение. И если Христос приходит к нам, жителям этого подводного мира, привыкшим к его давлению, для Христа это не может кончиться не чем иным, как Голгофой.
Может быть, все дело в том, что я погружался с аквалангом и метафора давления воды знакома мне по собственному телесному опыту? В любом случае, это лишь наша попытка выразить невыразимое. И может быть, главное в христианском благовестии не подбор тех или иных словесных формул, но свидетельство своей собственной жизнью.
В конце концов, люди обычно принимают христианство не потому, что им предложили некий утонченный набор формулировок, но потому, что отсвет этой самой вечной жизни они видят в глазах других людей и хотят приобщиться к нему. Остальное — детали.
Автор: Андрей Десницкий
Фото: gettyimages.ru
