Репортаж
На пороге квартиры, расположенной в престижном казанском микрорайоне, меня встретила Надежда Александровна Иванова. Квартиру она получила от государства после того, как ее старый частный дом снесли. Теперь на его месте автомагистраль. В свои восемьдесят живая и крепкая Надежда Александровна выглядит превосходно.
— Теперь-то свобода, — качает она головой, приглашая нас в свое скромно обставленное жилище, — не так, как раньше, когда следили за каждым шагом верующих. Только я ведь знаю, и то, что сейчас, — это не свобода, это только так кажется. Настоящая свобода лишь у Христа!
Несмотря на невысокий рост, голос у нее громкий и уверенный:
— До 14 лет я жила в детском доме, а в 1950 году всю нашу детдомовскую группу из 24 человек устроили работать на Зеленодольский завод имени Серго Орджоникидзе. Там я подружилась с девушкой, мы на одном станке работали. Она-то мне о Евангелии и рассказала. Стали мы с ней ездить на собрания в Казань, в молитвенный дом на Одесской улице. Я втянулась и даже стала участвовать в спевках молодежного хора.
На заводе все быстро узнали, что Надя стала баптисткой, и ею заинтересовался КГБ.
— У меня в общежитии постоянно устраивали шмоны, — прибегает к жаргону Надежда Александровна. — Но я старалась в комнате ничего запрещенного не держать, оставляла у друзей в Казани. Однажды у меня конфисковали Библию, которую я по знакомству купила в православной церкви. Для органов слова «Бог», «Иисус Христос» — как бомба! Сразу изымали.
Чтобы избавиться от верующей, руководство завода направило Иванову на учебу, но характеристику при этом ей дали такую, что Наде было очень трудно где-либо устроиться. Начались мытарства: поступила учиться на повара, даже года не дали закончить — выгнали, потом были завод «Газоаппарат», мебельное объединение. Ее ото всюду увольняли за баптизм: с вашей верой или уборщицей, или на стройку! Так и стала Надежда штукатуром-маляром. Но к этому моменту у Нади Ивановой главной была уже совсем другая работа.
— Тогда мы собирались в одном частном доме в Кировском районе, — вспоминает пожилая женщина, — и там мы решили, что будем сами выпускать христианскую литературу. Ведь нужда была огромная — и в Новых Заветах, и в песенниках, и в детских книгах.
Так в Казани появилась подпольная христианская типография:
— Мы ездили по окрестным городам, покупали бумагу. На ней печатали детские стихи, сборники гимнов «Песнь возрождения», документы баптистского съезда, так называемый бюллетень узников — кого и где посадили, на какой срок.
— А как вы это издавали? — интересуюсь я.
— Литературу мы размножали «синькой», — поясняет Надежда Александровна. — Сначала надо было отпечатать экземпляр на машинке, чтобы по нему сверять все остальные. Сейчас я вам покажу… — Пожилая женщина с легкостью взбирается на стремянку. — Да не надо мне помогать, вы все равно не знаете, где что лежит. — Она долго возится на антресолях, наконец спускается, держа в руке увесистый том.
На столе оказывается книга Николая Храпова, известного баптистского пастора, проведшего в заключении в общей сложности 28 лет. Отпечатанные на машинке чуть пожелтевшие листы схвачены хорошим и крепким переплетом. «Жизнь в смерти. Трилогия “Счастье потерянной жизни”» напечатано на титульном листе, вместо имени автора — инициалы. Конспирация.
— Эту книгу мы много раз печатали, — говорит Надежда Александровна. — Это о жизни верующих в лагере. Да и с самим Николаем Петровичем мы часто встречались, он приезжал пообщаться с нами, поддержать.
Оказывается, способ так называемой синей печати баптисты позаимствовали у первых большевиков. Именно таким способом те множили свои листовки. По-научному этот способ назывался гектографической печатью, осуществлялась она с помощью глицерина и желатина. На листе кальки густыми чернилами писали текст. Затем его прикладывали к нанесенному на противень или лист стекла глицерин-желатиновому «студню». Когда чернила впитывались, с них можно было сделать отпечатки на бумаге.
— Приходили по пять-шесть человек с хорошим почерком, — рассказывает Надежда Александровна, — и писали в разных углах избы — каждый свою часть. Я готовила чернила. Старший эти листочки собирал и клал на стекло с глицерином, которое лежало на костяшках домино. С одного желатинового листа можно было получить до 10–15 отпечатков. Если надо было сделать 200 экземпляров, переписывали по двадцать раз. Подолгу нельзя было работать из-за конспирации, да и родители многих верующих были против. Когда бумага высыхала, книгу собирали и переплетали. Затем сами же сумками и развозили — в Новосибирск, Омск, Свердловск, Ташкент, Москву. Поездом или самолетом. На молодежные общения возили литературу — в Горький, Новороссийск.
— Это было опасно? — задаю я риторический вопрос.
— Когда на имя Божье уповаешь, то не опасно, только руки болят, сумки-то тяжелые…
Слежка за Надей усиливалась, но до поры типография продолжала работать.
— Конспирация у нас была хорошая, — поясняет Надежда Александровна. — К тому времени я смогла дом купить, там и работали. Днем ходила, квартиры отделывала, а вечером печатала. Переплетчики все у меня жили, никуда не высовывались.
Приближался май 1978 года. На праздники баптисты устраивали различные встречи, а типография готовила к встречам крупные партии литературы.
— На 3–4 мая было запланировано молодежное общение, — вспоминает Надежда Александровна. — Большую часть книг уже упаковали, среди них много детских. Я сказала братьям: «Вывозите!», но почему-то промедлили.
Вечером следующего дня Надежда Александровна возвращалась с работы с ведром, в котором лежали малярные кисти. У дома она увидела черную «Волгу».
— Вы Надежда Александровна Иванова? — спросил вышедший из машины человек в штатском.
—Да.
—Пройдемте.
— Куда?
— К вам домой.
«Сердце у меня екнуло…» — вздыхает пожилая женщина.
Обыск сразу делать не стали, оставили одного «сыча». На следующий день был шмон, органы вывезли две машины литературы!
— Так жалко — столько труда! — сокрушается Надежда Александровна, словно это было вчера. После конфискации Иванову отвезли в здание КГБ, известное всем казанцам как «Черное озеро». Неделю в подвале держали без допросов. Потом стали допрашивать. Допросы следователи вели парой — один допрашивает, другой отдыхает. Затем они менялись, но подследственным спать не давали:
— Особенно один старался, все наганом махал у меня перед носом. Ну а потом отправили в психушку на месяц.
Когда шел показательный процесс по делу баптистки Ивановой, зал суда был полон — согнали студентов, сказали им, что те, кто не пойдет, останутся без зачета. А единоверцев Надежды Александровны внутрь не пустили под предлогом того, что в зале не было свободных мест. Организаторы процесса сделали все, чтобы Иванова свои взгляды не смогла пропагандировать: слова ей на суде не дали, а конвоиров предупредили, чтобы они с подсудимой не разговаривали ни при каких условиях. Вдруг на кого окажет влияние:
— Вменили мне незаконную работу с детьми, вовлечение молодежи в секту, раздачу литературы. Два года дали. Но судья мне понравился, после оглашения приговора подошел, поклонился и говорит тихонько: «Прости меня, я по-другому не мог, иначе решат, что я с баптистами заодно. Я после этого дела из судей уйду, не справедливо это все».
До места отбывания наказания заключенную Иванову везли почти месяц — через Свердловск, Ташкент, наконец она попала в Ленинабад, город на севере Таджикистана, который сейчас носит название Худжанд. Администрацию женского лагеря предупредили: «Везем вам опасного политического рецидивиста. Занимается пропагандой, вовлекает людей в свою веру».
— Когда я оказалась на территории лагеря, там меня уже ждали. «Где рецидивист?» — спрашивают. «Так вот же!» «Да это же козявка!» — смеется Надежда Александровна.
Надежде выдали бушлат, ботинки 42-го размера при ее 34-м. Вскоре на ногах появились язвы. Работать вместе с другими заключенными опасной «политической» было запрещено. Дали ей ведро, швабру и отправили мыть пол в кабинете начальника лагеря, у опера в комнате свиданий. В общем, по зэковским меркам она попала на «блатное» место.
— Те, кто раньше там работал, — поясняет Надежда Александровна, — все время что-нибудь запрещенное выносили из комнаты свиданий. А я не стала. Меня зэчки просят: «Надь, передай…» А я: «Вы не туда попали». Так со временем меня даже проверять перестали: «Она баптистка, ее можно не проверять!»
Свой срок Иванова отбыла от звонка до звонка.
— Я вышла на свободу 5 мая 1980 года, — вспоминает пожилая женщина, — но еще сутки я провела в КГБ, где меня пытались заставить подписать бумагу, что я от Христа отрекаюсь. На это я ответила: «Вы меня в психушке держали, потом два года в лагере, и я от веры не отреклась! А теперь отрекусь?»
Работники органов предупредили Иванову, что она у них в «черном списке». Впрочем, и тут Надежда нашла что сказать: «У вас я в черном, а у Господа — в белом списке!»
— Надежда Александровна, а у вас было чувство обиды, злости? — задаю я последний вопрос.
— Нет, — спокойно отвечает Иванова, — ни злости, ни обиды ни на кого не было. Даже наоборот — гордость, что за имя Христа прошла гонения.
Кому-нибудь из тех, кто прочитал много литературы о советских репрессиях, история жизни Надежды Ивановой может показаться слишком простой. Такой же простой, как и ее фамилия. Что эти два года заключения в сравнении с теми расстрелами и десятилетиями лагерей, о которых мы знаем из книг? Но мне кажется, что благодаря таким вот «простым» жизням Слово Божие и сохранилось в нашей стране.
Автор: Роман Усачев
Фото: из личного архива Надежды Ивановой
