Литература
Герой Шекспира о смысле бытия
Шекспировский «Гамлет» относится к жанрам «кровавой драмы» и «трагедии мести». Эти жанры, вышедшие из народного площадного представления, были очень популярны во времена английского ренессансного театра. Но чем же замечательна пьеса Шекспира и в чем ее отличие от десятков других подобных пьес, что вот уже шесть веков ее помнят, читают и ставят на всех сценических площадках мира?
Сюжет о мести принца Амлета впервые встречается в «Истории датчан», написанной около 1200 года Саксоном Грамматиком. Создание сюжета летописец относит к языческим временам. Благодаря французскому писателю XVI века Франсуа де Бельфоре история Амлета становится широко известной в Европе. И у Грамматика, и у Бельфоре принц Амлет вершит суд над дядей, убийцей отца, и прочими изменниками. Амлет становится королем, женится на английской принцессе, а после ее смерти даже женится вторично. То есть, отомстив обидчикам, Амлет живет долго и счастливо. Шекспир пишет свою пьесу на известный сюжет, но тема мести в его интерпретации уходит на второй план.
Многие сценические образы в мировой драматургии и литературе создавались и создаются прежде всего для того, чтобы через своих героев автор мог поведать миру некоторые идеи и концепции. С шекспировским Гамлетом все не так. Кажется, что это тот самый случай, о котором критики говорят, что персонаж «не слушался» автора и в своем личностном развитии вел создателя за собой.
Как известно, в завязке трагедии тень недавно умершего короля, явившись сыну (Гамлету), открывает ему тайну: король умер не своей смертью, его отравил брат, Клавдий. Погубив короля, Клавдий захватил его трон и женился на королеве, матери Гамлета.
Если бы герой Шекспира следовал морали эпохи Возрождения, то он должен был бы стремиться к мести и, удовлетворив ее, обрел бы утраченное душевное равновесие. А потом, подобно упомянутому прототипу из «Истории датчан», мог бы жить долго и счастливо. Однако Гамлет, обреченный мстить, почему-то все время размышляет, взвешивает, сомневается, его тревожит то или иное видение проблемы, он оценивает окружающих его людей, высказывает свое отношение к событиям. Он возмущен, разгневан, подавлен, его снедает чувство горечи, он с ужасом осознает, как совершенные преступления осквернили и раскололи его жизнь надвое, вовлекли в перипетии, которые он теперь не может назвать бытием, жизнью. Но поведение Гамлета не трусость — он превосходный боец. Это что-то принципиально иное. Принц не хочет жить так, как живут все вокруг, не хочет уподобиться им — «улыбаться и быть мерзавцем».
Цепь страшных событий почти лишает Гамлета разума — «распалась дней связующая нить! / Как мне обрывки их соединить». И Гамлет впервые в мировой художественной литературе — не дидактической и не философской — рассуждает о вневременном и общечеловеческом вопросе: о смысле бытия, о том, что значит быть. Об этом — первая строка знаменитого монолога Гамлета: «To be or not to be / that is the question».
Европейскому читателю смысл ее может быть более понятен, чем среднестатистическому россиянину, для которого фраза «Быть иль не быть — вот в чем вопрос» не очевидна как размышление героя о смысле бытия. Дело в том, что у современных людей — европейцев и россиян — разное отношение к глаголу «быть». Например, что говорит россиянин, если он имеет что-либо? Россиянин говорит: «У меня есть… машина, жена, ребенок, дом». Все эти вещи в европейских языках, и в частности в английском, относятся не к категории бытия как такового, а к категории имущества, выраженного глаголом «иметь»: «I have (got) а car, wife, child, house». В европейских языках «иметь» и «быть» — разные понятия. Интересен в английском языке и герундий: «я есть делающий» — «I am doing», то есть в настоящий момент бытие мое выражается в совершении чего-либо.
В современном русском языке глагол «иметь» в языковых конструкциях употребляется нечасто, его в основном замещает глагол «быть». В конструкциях, где глагол «быть» в европейских языках присутствует, в русском он часто бывает опущен. В русском языке, как мне кажется, можно заметить тенденцию, когда устойчивые выражения с глаголом «иметь» плавно перетекают в устойчивые выражения с глаголом «быть». Даже такая идиома, как «он ничего не имеет за душой», сегодня чаще будет звучать как «у него ничего нет за душой». Есть еще юридические термины «имущество», «имущественный», и они отражают как раз категорию имения, но никак не бытия. Поэтому, на мой взгляд, смысл утверждения с использованием глагола «быть» в русском языке уже не так ясен среднестатистическому россиянину: то ли ты живешь (существуешь), то ли имеешь что-либо. Кажется, что россияне окончательно запутались с этими глаголами и имение свое все больше приравнивают к бытию, приближаясь в ощущении своего бытия к средневековым, а может быть, еще и более древним понятиям — в древнем Шумере, например, имущество считалось частью личности человека.
Что же так важно для нас в образе Гамлета? Автор «Гамлета» скорее интуитивно, как говорят сегодня, или пророчески, как посчитали бы во времена Сократа, почувствовал и описал поиск героем непостижимой духовной сущности бытия.
Дни счастливого детства позади, Гамлету открывается страшная, греховная сторона жизни: дядя убивает его отца; мать, предав память отца, едва кончились дни траура, выходит замуж за убийцу; Гамлета предают друзья; возлюбленная участвует в эксперименте, призванном раскрыть его замысел смертельным врагам. Гамлету все это кажется страшным сном. Самоубийство видится ему избавлением от этой подмены жизни — она для Гамлета подобна смерти или даже страшнее.
Гамлет уже не является носителем средневекового сознания, когда к человеку относились как к вещи и легко жертвовали жизнями на пути к богатству, власти, удовольствию. (Надо заметить, что предшествующие исторические эпохи не очень отличались в этом смысле от Средневековья.)
Жаждая подлинной жизни и отвергая путь мщения как путь небытия, Гамлет обречен пройти его. Принц понимает, что этот путь приведет его только к смерти — и личностной, и физической. Не видя иного выхода, он идет трагическим смертным путем.
Между тем в своих рассуждениях Гамлет близок библейскому пониманию жизни и смерти. Жизнь в библейском понимании однозначно связана с ее Источником — Богом, который есть Бог животворящий, подающий жизнь, Путь, Истина и Жизнь. Все творимое Богом сотворено Им в истине и любви, истиной и любовью. Тот, кто пребывает в любви, пребывает в Боге, и Бог в нем, говорит Библия (см.: 1 Ин 4:16). Образ Бога животворящего в Евангелии передается образом виноградной лозы, Бог — лоза, а пребывающий в Боге — ветвь, питающаяся от ствола. Библия говорит также о том, что жизнь вне Того, Кто есть податель жизни, подобна смерти, или даже есть сама смерть. И отношение к Богу, по Евангелию, поверяется отношением человека к другому. Многие люди, подобно шекспировскому Клавдию, стяжав себе богатство сделкой с совестью, зачастую ищут выход из своего небытия и стремятся понять эту сложную и одновременно простую истину о жизни и ее Источнике.
Шекспировский Гамлет — уже не средневековый, но совершенно новый, личностный герой, ищущий подлинный смысл бытия, подлинные отношения с другими. И в этом Шекспир на много веков опередил свою эпоху. Лишь в ХХ веке, на пике популярности позитивизма и в разгар технологической революции родились размышления философа-экзистенциалиста Габриэля Марселя «Иметь и быть», где философ размышляет о «бытии» и «обладании». По Марселю, бытие принадлежит человеку и не может быть отчуждено от него, в то время как обладание предполагает отчуждение, ведь бытие — внутреннее переживание, а обладание — внешняя субстанция. Развитие техники, предвидит Марсель, определяет путь человечества как путь обладания, путь потребления. Собственно, это и есть путь Клавдия. Как и в случае с Клавдием, этот путь подразумевает отношение к человеку как к вещи и потому обременен компромиссом с совестью. В размышлениях Марселя особое место занимают межсубъектные отношения «я» и «ты», о которых еще раньше, в 1923 году, писал философ Мартин Бубер. Только человеческие отношения как «я и ты» и Бубер, и Марсель рассматривают как подлинные, ведущие к отношениям с Богом как с абсолютным Ты. Если же отношения остаются на уровне «я и он», то это подразумевает отношение к другому как к вещи, и такие отношения не могут быть подлинными. В такую ловушку попадает принц Гамлет. Он отвергает ложные отношения, но выхода из тупика не находит.
Другие известнейшие работы, определившие ход современной философской мысли, непосредственно рассматривающие проблему бытия, — это «Быть или иметь» Эриха Фромма, а также «Бытие и время» Мартина Хайдеггера.
В своей работе Фромм пишет, что материализм современного общества выражается в том, что оно стремится к обретению имущества более, нежели к бытию, и неограниченное потребление приведет к неограниченному потреблению. А Хайдеггер пишет о необходимости постановки отчетливого вопроса о бытии, потому что этот вопрос пришел в забвение (его работа «Бытие и время» написана в 1927 году).
Поднятый Шекспиром еще в XVII веке вопрос о поиске высшего смысла бытия актуален и сегодня. О назначении театрального искусства Шекспир словами Гамлета говорит, что «цель (лицедейства. — Е. Г.) была и есть — держать как бы зеркало перед природой: являть добродетели ее же черты, спеси — ее же облик, а всякому веку и сословию — его подобие и отпечаток» («Гамлет» III, 2). Вечный вопрос о смысле бытия, отраженный в зеркале таланта гениального художника, и сегодня заставляет зрителя остановиться и задуматься о главном — о жизни, о том, что это такое, о ее смысле и в конце концов повернуться лицом к ее источнику — к Богу. В этом, как мне кажется, таится животворящая сила воздействия бессмертного творения Шекспира.
Автор: Екатерина Гуляева
Фото: wikipedia.org
