Тема

Радикальный выбор в частично политкорректном мире

Андрей Суздальцев
Журнал/Архив/Номер 45/Радикальный выбор в частично политкорректном мире

Радикальный выбор в частично политкорректном мире

В первый свой приезд в Нью-Йорк я заблудился. Понадеявшись, что узнаю ту улицу и тот дом, где мы остановились, я вышел из метро и принялся за поиски. Бесполезно. Темнело. Я в течение двух часов обшаривал незнакомую местность в надежде увидеть очертания дома, где располагалась мастерская одного русского художника, но вокруг были бары, автозаправки, пустоши, и, как назло, ни одного полицейского. Названия своей улицы я не знал. Все, что у меня было, — номер телефона.

Я зашел в один из баров и заказал кофе. Потом я попросил бармена помочь мне позвонить. Бармен ответил, что во дворе есть телефоны-автоматы и что лично у него телефона нет. Я отправился к автоматам, которые съели мои монетки. Ничего не добившись, я вернулся обратно и снова попросил бармена о помощи. «Слушайте, — сказал бармен, — я вам уже помог. Я дал вам кофе и сказал, откуда можно позвонить». — «Но у меня не получается. Нельзя ли позвонить от вас?» — «Я же вам уже сказал, у меня нет телефона», — твердо сказал бармен. Я подумал, что разговаривать с женой он, вероятно, бегает на улицу. Впрочем, у него, конечно, могло и не быть жены.

Я проплутал по улицам еще час. Устал и почти отчаялся. Я подумал о Вивекананде, который в первую свою ночь в Нью-Йорке устроился спать в мусорном ящике, и печально улыбнулся. Я не знал, что предпринять. Люди, у которых я пробовал что-то выяснить, от меня просто отшатывались. Помню, что я молился.
Я отправился снова к автоматам, и тут навстречу мне из подъезда вышел красивый молодой парень с огромным пластиковым мусорным пакетом. «Пожалуйста, — уже безо всякой надежды обратился я к нему, — не могли бы вы…?»

К моему удивлению, он не отмахнулся и не ушел. Он стоял и слушал. Так я познакомился с Фредом, начинающим актером и совершенно замечательным человеком. Выслушав мою бедственную историю, он взял из моих рук бумажку с телефоном и пошел к автоматам, тем самым. С первым и вторым у него ничего не получилось — аппараты настырно проглатывали монетки. Из третьего он соединился с моими друзьями и договорился, где их ждать. Он не ушел. Сидел рядом и разговаривал со мной, сторожил, пока за мной не приехали. Очень обрадовался, когда узнал, что я пишу сценарии для радио… В эту ночь Фред оправдал Нью-Йорк — город, где, как я думал, ночью от тебя все отшатываются, а бармены ходят звонить женам во двор и политкорректно объясняют тебе, как много они для тебя уже сделали. Спасибо тебе, Фред! Спасибо, двоюродный брат по ремеслу! Приехали друзья и забрали меня. Оказывается, я все время поворачивал направо в том месте, где надо было повернуть налево. Но не в этом суть.

Что заставило бармена и Фреда вести себя с незнакомым человеком по-разному? Ведь на поверхности оба они вели себя вежливо. Но первый ничем не помог и знал это. А второй помог и не ушел, пока не увидел, что тот, кому он помогал, — в безопасности. Оба они были толерантны, оба предприняли некоторые действия, и все же — и это было совершенно ясно — они жили в разных мирах. Первый — в мире внутреннего страха и соблюдения внешних норм (закона), второй — в мире внутреннего приятия и открытости, в результате которых внешние формы поведения — единственно правильные — выстраивались как бы сами собой. То есть не внешние формы и следование им привели к благоприятному для заблудившегося иностранца результату, а некоторая внутренняя установка, прямо противоположная той, на которую опирался законопослушный бармен. Фредом двигал не внешний закон, что-то другое.

Когда мы говорим о толерантности, мы обсуждаем мир внешних форм. Они, эти формы, могут быть безупречно продуманы и даже юридически подкреплены. Они могут быть с точки зрения логики прекрасными и разумными — все эти феминистские и гендерные нововведения, браки между однополыми партнерами, законы, формализующие отношение к эмигрантам, организующие тот или иной стиль общения в том или ином социальном кругу. И все же, вводя эти новые нормы, опирающиеся на «здравую логику рассудка», мир людей не прибавляет сам себе счастья. Не прибавляет сил, жизни и надежды. Люди по-прежнему умирают от наркотиков, выбрасываются из окон, не знают, как уйти от одиночества, проживают жизнь по инерции, разрушая себя, других и природу.

Попытка зафиксировать толерантные формы поведения, терпимость к другим людям и событиям не дает результатов.

Хороша ли сама по себе толерантность? На этот вопрос я не могу ответить. Для того чтобы я смог дать на него ответ, мне надо уточнить, о какой именно толерантности идет речь — внешней или внутренней. Если о внешней, то я, скорее всего, вспомню бармена, который был уверен, что помог иностранцу. Если о внутренней, то я вспомню Фреда, который действительно помог.

Я знаю на сегодняшний день — ничто не будет работать на внешнем уровне как следует, если не подкреплено внутренней установкой, внутренними качествами. И то, что эти два уровня смешиваются в мире, свидетельствует о великой его слепоте, свойственной эгоистическому мышлению, направленному исключительно на мир внешних форм.

«Спасибо Тебе, Господи, — говорит фарисей в Храме, — что я не такой, как этот мытарь. Что я плачу десятину, помогаю людям и т. д.» Что этот человек делает в своей молитве? Он опирается на внешние формы, соотносит себя с ними, соотносит себя с конечным миром, включая не очень-то достойное поведение других людей. А рядом стоит и молится мытарь и говорит простые слова: «Прости, меня, Господи…» И он, а не праведный фарисей оправдан Богом. В чем же разница между этими двумя людьми?

Первый, как я уже сказал, строит понимание о себе как о праведнике, отталкиваясь от наличного и явного окружения. Он ставит себя на фон внешних вещей, который его оправдывает, и выносит себе оценку исходя из этого внешнего фона. А второй мужественно ставит себя на фон необусловленного ничем Бога, который его, вполне может быть, «обвиняет», входит в диалог с Абсолютом, обладающим любовью и Личностью. С Тем, кто есть Истина. Он ставит себя не в зависимость от внешнего, он ставит себя в зависимость от внутреннего и безупречного, от Бога, чье «Царство внутрь вас есть».

Первый регламентирует свое поведение исходя из людских мерок, второй — исходя из божественной безмерности. Вот в чем разница! Вот почему грешник оправдан, а фарисей осужден. А точнее говоря, молитва мытаря продуктивна и образует канал с Богом, а молитва фарисея непродуктивна, ибо образует канал лишь с его, фарисея, эго и с коллективным человеческим эго — не с Богом, к которому он формально обращается. И поэтому она не работает.

Радикальный выбор в частично политкорректном мире

Толерантность — это состояние сердца, а не ума. Хотя на деле в социуме и политике под словом «толерантность» как раз понимается состояние ума — инструмента гениального, но подверженного соблазну манипуляций и эгоистических действий, которые ум оправдывает. Просто прочитайте у Достоевского о логике Великого Инквизитора, арестовавшего Христа, она интеллектуально безупречно. И она же приводит к тому, что уму истина (Богочеловек) не нужна, Христос уму и рациональным вещам внешнего мира — чужд, не нужен. И не случайно чем больше толерантности в Европе, тем меньше верующих и тем меньше работающих храмов. Одно вытекает из другого. Уму, самодовольному, внешнему и находящемуся на самообеспечении, Христос ни к чему.
Цивильной и внешней толерантности предшествовали понятия куда более тонкие — это смирение, открытость, сострадание, любовь. И все они говорили о внутренних, а не внешних установках человека. Работают ли они?
То есть я хочу спросить: насколько подтверждены правила, данные в откровении, поведением людей, слышавших эти правила? Насколько работает правило о терпимости и любви к пришельцу, данное народу Израильскому и всем нам через Божественное слово? Насколько работало? Насколько работают правила о любви друг к другу? Не произошла ли подмена любви толерантностью, когда люди, разуверившись в способности любить друг друга, решают, что надежнее будет устроить мир хотя бы по правилам внешней терпимости.

Сейчас становится все более ясным, что внешние вещи на то и внешние, что будут срабатывать лишь на внешнем уровне. А счастье, полнота жизни и бесстрашие находятся на уровне внутреннем. Что подмена, вернее попытка подмены любви толерантностью, действительно произошла. Что люди действительно разуверились в большинстве своем в способности любви выстроить лучший мир. Что мир идет плотным строем, руководимый доводами эгоистического интеллекта.

И что наиболее счастливы люди как раз в «отсталых» странах, таких как Индия, где интеллект пока еще не вышел на первое место. Это факты опроса населения. И что наибольшее количество самоубийств — в самых технически комфортабельных странах. Это тоже факты.

Тут дело не в интеллекте. Сам по себе он прекрасен, если стоит в правильном отношении к Духу, к сердцу человека в той его глубине, где оно встречается с Началом жизни. Если внешнее подчинено внутреннему — интеллект сердцу, Духу, то ум работает на возрастание жизни, а не на разрушение.

«Другой — это ад», — говорит ум устами философа и писателя Сартра. «Давайте устроимся в этом аду с помощью внешних правил, превратив его если не в рай, то хотя бы в комфортное место, — говорит интеллект современных социологов и политиков. — Давайте будем считать, что другой — это не ад, а тот, кому не следует причинять зло, и все будет хорошо».

Знаете, это не работает. И не работает лишь по одной причине — идея недостаточно радикальна. Человеческое сердце, несмотря на все помутнение, не утратило своей природы. А природа его такова, что оно может быть счастливо только во внутренних, только в бесконечных вещах, максимально радикальных «проектах» — в любви, сострадании, принятии, самоотверженности, творчестве.

Попытки заменить их внешними синонимами равнозначны попытке заменить саму жизнь имитацией.
До сих пор это удавалось, несмотря на огромные несчастья, жертвы и потери. На моря крови, наркотики, самоубийства, тотальное чувство одиночества и бегство в лихорадочную деятельность.
Но, чтобы все изменилось, достаточно выбора. Именно я выбираю, и только сегодня, хочу ли я жить во внешнем мире и во внешних отношениях, или я создан для другого — для блаженной глубины и ясности. Для того мира, в котором не нужна толерантность, потому что в нем уже есть любовь.

Сегодня мы делаем этот выбор.
Я его делаю вместе с Фредом.
Спасибо тебе, друг!

 

Автор: Андрей Суздальцев
Фото: из архива ХЦ «Возрождение»


Работает на Cornerstone