Тема

Человек на перепутье

Нина Туршу
Журнал/Архив/Номер 35/Человек на перепутье

Человек на перепутье

Верующий человек живет словно меж двух огней: с одной стороны, надо жить «по-божески», то есть стараться во всем и всегда равняться на Бога и на Писание, с другой стороны, надо и «по-людски», чтобы кого ненароком не обидеть, да и своего не упустить. Но вот почему-то эти «по-божески» и «по-людски» друг с другом не уживаются. Ты идешь на компромиссы, а они терзают душу, от борьбы «за правду» тоже на сердце неспокойно. И человек заходит в тупик: куда деваться? Бежать из этого мира в пустыню, в монастырь, чтобы жить только с Богом? Или бросить «всю эту церковь с ее правилами» и жить как все?

Действительно, жить верующему человеку в грешном мире непросто. Об этом говорит и Евангелие. Но то, что мир грешен, — это ведь полбеды. Основная беда в том, что человек и сам несовершенен. От мира уйти можно, а вот от себя не уйдешь. Как же жить между грехом и святостью? Многие выбирают путь «наименьшего зла»: не пью, не курю, не ругаюсь, хожу в церковь по воскресеньям, и одним этим я уже духовнее многих. А что чуть приврал или на кого-то разозлился — так я же не святой! И такой человек считает, что, одержав победу над «большими» грехами, он может позволить себе «маленькие», не думая о том, что грех остается грехом и, допуская его, мы множим зло и в себе, и в мире.

Об этом пишет Клайв Льюис в книге «Расторжение брака». Льюис больше известен у нас как автор детских книг о Нарнии. «Расторжение брака» можно назвать Нарнией для взрослых, потому что в этой небольшой книге с помощью ярких аллегорий раскрываются истины, казавшиеся прежде непостижимыми и необъяснимыми, становятся очевидными и выпуклыми наши грехи. Перед нами возникают образы настолько знакомые, что мы почти готовы назвать их по имени.

Объясняя столь странное название, автор пишет в предисловии: «Блейк писал о браке Неба и Ада. Я пишу о расторжении этого брака не потому, что считаю себя вправе спорить с гением… Но, так или иначе, люди постоянно тщатся сочетать небо и ад. Они считают, что на самом деле нет неизбежного выбора и, если хватит ума, терпения, а главное — времени, можно как-то совместить и то, и это, приладить их друг к другу, развить или истончить зло в добре, ничего не отбрасывая. Мне кажется, что это тяжкая ошибка. Нельзя взять в путь все, что у тебя есть, иногда приходится даже оставить глаз или руку. Пути нашего мира не радиусы, по которым, рано или поздно, доберешься до центра. Что ни час, нас поджидает развилка, и приходится делать выбор… Если сумма неверна, мы исправим ее, если вернемся обратно, найдем ошибку, подсчитаем снова, и не исправим, если просто будем считать дальше. Зло можно исправить, но нельзя переводить в добро. Время его не врачует. Мы должны сказать “да” или “нет”, третьего не дано. Если мы не хотим отвергнуть ад, или даже мир сей, нам не увидеть рая. Если мы выберем рай, нам не сохранить ни капли, ни частицы ада».

Льюис глубоко убежден в том, что зло, которому мы позволяем остаться в себе, в результате может стать нашей вечной участью. Он приводит убедительные, жизненные доказательства: перед читателем предстает ряд поразительно узнаваемых персонажей. Здесь и любящая мать, которая губит сына своей любовью, и заботливая супруга, сведшая мужа в могилу своими стараниями «ему во благо», и маститый художник, творящий ради собственной славы, и простой парень, который «в своем праве», и прочие. И все — вполне на вид благовоспитанные люди. Мы здесь не увидим ни убийц, ни разнузданных пропойц-матерщинников, ни прелюбодеев, кого обычно записывают в «страшные грешники».

Самые благие намерения добрых и милых людей выстилают им дорогу в ад. Грех-привычка, грех-оправдание, грех-страсть — мы видим зло разных мастей и масштабов. Но в одном эти люди схожи: зло стало для них своим, они срослись с ним. И они настаивают на своем. Ни за что на свете они не готовы (за редким исключением) отказаться от своего права поступать так, как они считают нужным, даже когда бессмысленность или пагубность их усилий очевидна.

Кроме того, в своей книге Льюис указывает на удивительную, хотя, казалось бы, очевидную вещь: свет реален, а тьма — нет, рай реален, а ад — призрачен. В темную комнату можно принести свет, и даже маленькая свечка может осветить ее. Но темноту в светлую комнату принести нельзя. Даже тень может возникнуть лишь там, где есть свет. В аллегории Льюиса Бог и все божественное реальны, а все оторванное от Бога теряет не только свет и жизнь, но и само бытие. Ад призрачен и, несмотря на кажущуюся огромность, на самом деле оказывается величиной с былинку по сравнению с раем:

«Ад меньше земного камешка, меньше райского атома. Взгляни на бабочку в нашем, истинном мире. Если бы она проглотила весь ад, она бы и не заметила».

Человек по сравнению с Богом — песчинка мироздания. И если эта песчинка замыкается на себе, то мир ее несравненно мал. Но если человек открывается для Бога, то душа его становится вместилищем огромного, непостижимого богатства, воспользоваться которым не хватит жизни. Для этого нужна вечность:

«Есть только одно благо — Бог. Все остальное — благо, когда смотрит на Него, и зло, когда от Него отвернется».

Но где же водораздел между добром и злом? Как любящая мать превращается в тирана, любознательный человек — в законченного циника? Где та черта, ступить за которую губительно? От одного диалога к другому Льюис показывает нам, как поступок за поступком, решение за решением выковывает человек звенья цепей, из которых потом сам же не может вырваться. Во многих персонажах книги мы видим этот принцип: сначала не хочу (творить добро, слушать Бога, простить), а потом — не могу. Грех можно вначале попустить, потом — с ним смириться, а потом грех становится частью тебя и в какой-то момент может стать не просто частью, а твоей сутью. Разве не встречались нам люди, у которых горечь осуждения или зависть, обида, злоба пронизывали все их существо, каждое произнесенное слово, каждый поступок? Казалось бы, таких не исправить. Как помочь тому, кто не просит помощи:

«Погибшая душа бесконечно мала, ее почти нет, она совсем усохла, замкнулась в себе. Бог бьется об нее, как звуковая волна об уши глухого. Она сжала зубы, сжала кулаки, крепко зажмурилась. Она не хочет, а потом — не может давать, вкушать, видеть».

Но есть и путь исцеления: вернуться в себе к тому человеческому, истинному, что еще осталось в душе, и начинать раздувать этот огонь. Льюис пишет: «Если осталась хоть одна искра под всем этим пеплом, мы раздуем ее в светлое пламя. Но если остался один пепел, дуть бесполезно, он только запорошит нам глаза».

Человек на перепутье

В «Расторжении брака» мы находим не только замкнувшихся на себе призраков, но и тех, кто избрал Бога своей участью, тех, кто уже прошел часть пути нового обретения себя в стремлении не внутрь себя, а наружу — к Богу, к ближним. И мы видим их как получивших истинную жизнь, истинное бытие, красоту, не уничтожающую их индивидуальность, но и не ограниченную ею. Среди обитателей рая мы тоже находим совершенно разных людей — рабочего фабрики, домохозяйку, художника... Но об их именах и профессиях мы узнаем лишь косвенно. Они не думают о себе, они наполнены любовью к Богу и ближнему. Льюис напоминает нам о том, что все земные тяготы и страдания не просто искупятся или оправдаются небесной радостью, но растворятся в ней. Отказавшись от своего права на обиду, на славу, на справедливость, на другого, мы обретаем несравненно большее — любовь, свободу и жизнь:

«Есть только два вида людей — те, кто говорит Богу: “Да будет воля Твоя”, и те, кому Бог говорит: “Да будет твоя воля”. Все, кто в аду, сами его выбрали. Ни одна душа, упорно и честно жаждущая радости, туда не попадет. Алчущие насытятся. Стучите, и отворят вам».

Льюис твердо уверен, что «ад может быть заперт только изнутри».

Несомненно, каждый из нас найдет на страницах этой книги своих знакомых. Но осмелюсь предположить, что автор хотел бы, чтобы мы нашли прежде всего себя, заглянули в свою душу и подумали, куда и зачем мы идем. Готовы ли мы проследить свой нравственный выбор, цепь тех решений, которые привели нас к нашему нынешнему состоянию? Сможем ли вернуться на верный путь, отказавшись от старой обиды, горького суждения, заблуждения? То, за что мы порой так упорно держимся, может на поверку оказаться мелким, незначительным, почти призрачным. Но наша решимость не отказываться от своего, не открываться навстречу Богу, не верить, не надеяться, не любить уже не мелочь. Наша решимость, наша воля, наше «я» — тот груз, который либо утянет нас на дно, либо перетянет чашу весов в нашу пользу, если мы откажемся от него.

И Достоевский писал Раскольникова не для того, чтобы мы могли осудить некую «бунтующую молодежь», но чтобы могли заглянуть к себе в душу и увидеть там те самые страсти и устремления, которые «зачав, рождают грех, а сделанный грех рождает смерть» (Иак 1:15). Но при этом не только исправили сделанный когда-то неверный нравственный выбор, но и утвердились в своем желании творить добро и стремиться к Богу, понимая, насколько призрачны и временны все наши невзгоды по сравнению с обретением Бога и вечной радости в Нем.

 

Автор: Нина Туршу
Фото: из архива ХЦ «Возрождение», fotobank.com


Работает на Cornerstone