Искусство
— Господь, Господь! Какой там Господь у нас? Много я о Нем думал-то?
Одно думал: «ничего о Нем не знаю и думать не умею! Не научен!»Иван Бунин. «Деревня»
Ефим Честняков
Деревня художника Ефима Честнякова… Красочная феерия зимних сумерек. Лунный свет выбеливает густую голубизну. Ладные избы. Они кажутся особенно прочными и монолитными под подушками плотного снега. Дивная, благодатная красота русской зимы!
Мне вспоминается, что именно к такому избяному счастью рвалась моя детская душа из густонаселенной склочной коммуналки, кирпичного колодца пятиэтажек, пыльного летнего двора. Смутно представлялось, что душа омоется, уврачуется в белизне снежных просторов, в первозданном покое…
На фоне нежнейшего зимнего пейзажа Ефим Честняков пишет группу — да нет, группой это скопление назвать трудно, — пишет сбившихся гуртом деревенских ребятишек. Их много, их очень много, всех не смог вместить холст. Онучи и лапти, кожухи, тулупы, платки и ушанки, шали, полушалки. Крепкая грубая одежда или крепкий мороз сковали это людское множество, заставили его мертвенно застыть. Но летом, у бревенчатых изб, на траве-мураве, тоже стоят застыло, с открытыми немигающими глазами, словно погруженные в сон, точно такие же дети.
Детей очень много на всех картинах художника. Они заполняют и даже переполняют их пространство, лепятся по окнам, крыльцам домов, теснятся на крышах, вырастают как из-под земли. Творятся будто из воздуха. Редко у кого из них шевельнется рука, поднимется к груди, поясу. Обхватит малолетнего карапуза. Скованные, оцепенелые матрешки. И такие же, как у матрешек, лица, со смазанными чертами, без индивидуальности.
Скопление людей с однородными, как икринки, пятнами лиц — постоянный сюжет Честнякова. Как отличаются их внешность и внутренний облик от европейских групповых портретов XVII века, бесчисленных синдиков и бюргеров, таких же простолюдинов в недавнем прошлом! Как притягательна сумма воль ярких личностей, отчего будто электризуется пространство холста!
А художник Ефим Честняков пишет самое нутро, самые недра русской жизни. Абсолютную эмбриональность христианского сознания. Младенческую душу народа, которой не коснулась благодать. Душу — на пороге Нового Завета.
В 80-е годы XIX века, как раз тогда, когда мальчик Ефим, Фимка, как его звали в родной деревне, только-только начинал рисовать, там, в Кологривском уезде Костромской губернии, побывали художники Абрамцевского кружка. Они объезжали Россию, собирая предметы народного творчества. Именно там они услышали поговорку: «В лесу родились, пеньку молились»…
Картина Ивана Честнякова
Русь Ефима Честнякова — это не святая Русь, которую вообразил Нестеров, и не языческая Берендеевка Виктора Васнецова, а Русь, погрязшая в двоеверии. Двоеверием наполнены и русские народные сказки, в которых чудесное и чудовищное перемешаны так захватывающе увлекательно, что концов не найти, да и искать не хочется. И его картины переполняют языческие персонажи — колдуны, коляды, феи, тетеревиные короли. Они соседствуют с мужиками, бабами, россыпью детишек как органическая часть деревенской жизни. Честняков пишет Русь, пребывающую в неведении относительно нравственного закона. В равной степени она раскрыта и Божьему откровению, и дьявольскому наваждению. И никакой таинственности, никакой мистики нет в этом младенческом неведении. Девственное поле, комья земли, которые надо бы рыхлить, бережно и неотступно. Которые чают возделывателей. Так что не лютый мороз и не грубая одежда сковали его героев, а духовная спячка. Не так ли мертв Адам Микеланджело на фреске Сикстинской капеллы за миг до его пробуждения под рукой Создателя?
Неоцерковленное крестьянство предрасположено к коллективизму, без духовного вектора людьми руководит инстинкт. Тяга к общности есть природное свойство. Стадом легче противостоять стихиям. Так овцы во время снежного бурана жмутся друг к дружке, так бегут звери из объятого пламенем леса, бок о бок — лоси и волки.
Общинное сознание пронизывает все сферы жизни, вторгается в интимные. «Ведение невесты из бани» сопровождается потешной толпой, которой наутро, после брачной ночи, длжно предъявить доказательства непорочности невесты…
Вот большое полотно «Слушают гусли». Чарующее искусство слепого гусляра соединило всех. Музыка коснулась души, на миг преобразила простонародные каменные лица. Смыла косность. Но мы-то знаем, что душевный диапазон этой смутной природы колоссален. В простонародье, обступившем гусляра, возможны Ломоносовы, Щепкины, Шаляпины, но и комиссары, политруки, палачи. И прорабы, и жертвы ГУЛАГа.
Отец Александр Мень любил повторять слова Новалиса: «Человек — мессия природы». Да, так задумано Творцом. Но вот в действительности человек бывает и «пузырем земли», и органической частью природы.
Избяным раем назвал крестьянское жилье поэт Николай Клюев, настаивая на сакральности крестьянского быта. Как же далека была сочиненная святость от реалий жизни, смеси суеверий и идолопоклонства! И птица на коньке избы так и взлетала оберегом («Птица на крыше, в избе тише»), а не символом Святого Духа.
Душно, тесно, сумрачно пространство отдельной избы или скопления изб, в которых живет Русь Честнякова. Его картины не датированы. Скорее всего, сказался взгляд художника на Россию, которой не коснулась история. История любви Бога и человека. Его крестьяне живут вне времени, лица стариков младенчески ясны, а лица детей по-стариковски отрешенны. И никакая любовь к ним не может затмить честного взгляда художника — он не скрывает странности русского облика. Символичен образ «Сестрица Аленушка и братец Иванушка». В этой родственной паре очевидны и наивность, и блаженность, и какая-то душевная невнятность.
Каторжная, «ломовая» (снова определение художника) жизнь крестьян, которым «не до леригии», рождала детскую мечту о сытном счастье. Вот оно, «Щедрое яблоко», взгроможденное на телегу, могущее накормить голодных. Запряженные в телегу селяне вывозят огромное яблоко из дремучего леса — русского райского сада, где обитают филины и глухари. Наконец-то осуществляется по щучьему веленью мечта-хотенье иванушек…
А «Город всеобщего благоденствия» предстает в реальной, несказочной пестроте. Улицы и площади полны ликующего народа. Латки с пряниками и леденцами, румяные пироги и пышные булки. И впереди — огромный каравай, символ обретенной сытости. Посреди города спряталась церквушка, едва заметная в столпотворении построек. Фактический центр смещен в сторону толпы с караваем хлеба…
О чем эта картина? О празднике жизни. Мы любим праздники, потому что они — модель идеальной жизни. Наверное, оттого на картинах Честнякова так много праздников: гулянья, хороводы, застолья, посиделки, свадьбы, масленицы, гусляры. А здесь — праздник праздников — всеобщее благоденствие. Ватрушечно-калачное чудо, духовитое ситным, сдобным, сытным ароматом. Земной рай… Как не поддаться его соблазну лютой бедности, «когда хлебушка и в новину не хватало»? Такова жестокая правда повести Бунина «Деревня», за десять лет до революции написанная.
Но враз и задарма обретенное чудо недолговечно и оборачивается истреблением достигнутого. Разбитое корыто — неизбежный итог фиктивного преображения. Жадная старуха из русской народной сказки превратилась в медведиху, мечты о социальном рае обернулись человеческим зверством. «Не до леригии нам, свиньям», — вопит герой Бунина, прозевавший Царство Небесное.
Ефим Честняков — глубоко национальный художник. Его понимание языческой народной духовности отмыкает тайну сфинкса, кем представлялась и представляется Россия. Обострен интерес к причинам нашего вечного неустройства. Ефим Честняков многому нас учит. За видимым хаосом стоят причины невидимые, которые необыкновенно зримы в пластическом искусстве. «Русская революция не есть феномен политический и социальный, это прежде всего феномен духовного и религиозного порядка», — писал Бердяев в 1918 году. И персонажи Честнякова — ярчайшая иллюстрация этого феномена. В своей заторможенности они находятся не только по ту сторону добра и зла, но как бы и вне самой жизни, в каком-то дремотном чистилище. Так и хочется окликнуть: «Восстань, спящий»!
Вспомним, как деятельно живут не менее грубые крестьяне Брейгеля, благоговейно трудятся пахари Милле, отчаянно сопротивляются тяготам труженики Ван Гога.
Нельзя не заметить, что в скученной жизни бесчисленных икринок, крестьян Ефима Честнякова, отсутствует небесная перспектива. Нет у них неба над головой, нет и неба на земле — Церкви. Но есть — почва… Всевидящий Сеятель, сей!
Автор: Татьяна Макарова
