Кинокадр
Послесловие к фильму «Катынь»
Особую судьбу в российском прокате фильма Анджея Вайды «Катынь» нетрудно было предугадать. При всех оговорках польского режиссера, что он не ставил целью обвинять российское общество в этой трагедии, «Катынь» пробивалась к нашему зрителю более трех лет. Несостоявшаяся премьера в 2008 году, показ картины лишь в нескольких крупных городах России, невозможность широкого проката и, наконец, санкционированная «сверху» демонстрация ленты на общественном канале «Культура» накануне мемориальных торжеств в Катыни в апреле этого года — таковы внешние вехи этого пути. Причины понятны. Катынь «болит», потому что связана с самой сердцевиной нашей ближайшей истории, с той областью, которая, по словам Ольги Седаковой, «одновременно видится и как величайшая общая беда, и как тягчайшее и тоже общее преступление».
И то и другое требует абсолютного принятия: беда — чтобы попытаться исцелиться, вина — чтобы покаяться и отдать последний долг невинно убиенным. Не совершая этих усилий, мы обречены одновременно мучиться и защищаться от собственных кошмаров и незаживающих ран. Нужно ли доказывать, что и спустя девятнадцать лет после крушения советской системы новая Россия так и не осмыслила, что же с нею произошло в ХХ веке.Фильм об убиении четырнадцати тысяч польских офицеров в Катынском лесу, совершенном весной 1940 года НКВД, неизбежно должен был вызвать политическую полемику, породить взаимные исторические счеты, радикальность позиций одной и другой стороны. Об этом много написано, поэтому, сделав это необходимое предисловие, я хочу рассмотреть фильм «Катынь» в другом русле, в том, в каком, как мне кажется, он задумывался. Сам режиссер неоднократно говорил, что у него было два побудительных мотива для создания картины – долг перед отцом, капитаном Якубом Вайдой, расстрелянным вместе с тысячами других польских офицеров в Катыни (по другой версии, в Харькове), и долг перед матерью, до конца своих дней ждавшей возвращения домой мужа (в катынских списках, которые публиковались в 1943 году немецкими оккупационными властями, значился капитан Вайда, но под другим именем). Этот личный сыновий долг в совокупности с остро осознаваемым долгом перед замалчиваемой десятилетиями правдой о Катыни олицетворились в образе женщины (Анны, героини фильма, ждущей возвращения мужа вопреки очевидности его смерти) и помогли, на мой взгляд, создать не политический фильм-разоблачение, ибо его герои не палачи (плохие русские и немцы), а пронзительно человеческий фильм-реквием, фильм — молитву о жертвах.
Безусловно, этот фильм прежде всего о гибнущей Польше, раздираемой в сентябре 1939 года нацистской Германией и Советским Союзом, заключившими между собой тайный пакт. Это фильм, конечно, о погибших поляках — не только о тех 20 тысячах офицерах, которые попали в советский плен, но и о профессорах Яггелонского университета, отправленных в трудовой лагерь и там бесследно исчезнувших; и о поляках, совершивших нравственное самоубийство, давших ложное свидетельство о катынской трагедии. Но это также и фильм о миллионах русских и немцев, которые стали жертвами собственных преступных режимов. За событиями, проходящими перед нами на экране, можно увидеть и Бутово, и Козьи Горы, и Бабий Яр, и сотни немецких лагерей для военнопленных, в которых очень скоро окажутся сотни тысяч красноармейцев. Жестокая расплата ждет и Германию: миллионы погибших, позорная капитуляция, Нюрнбергский процесс. Эти события, как в «Зеркале» Тарковского, сквозят через страшные по своей лаконичности и скорости параллельные сюжеты фильма Вайды — в советской зоне оккупации, в Козельске, Катыни под Смоленском и в немецкой оккупационной зоне, в Кракове. С первых секунд фильма мы оказываемся в эпицентре зла, творимого теми, кто о суде истории еще не помышляет, — вместе с толпами беженцев, бегущими друг другу навстречу, по мосту, который никуда не ведет, вместе с героиней фильма Анной и ее дочкой Никой, ищущими мужа и отца, ротмистра Анджея. Они находят его в лагере для офицеров, ждущих отправки в глубь России (в Белгород, Смоленск, Харьков).
И уже с этого момента, говоря словами лесковского протоиерея Туберозова из «Соборян», заканчивается жизнь героев фильма и начинается их житие. Польский режиссер, скорее всего, не мыслил таким образом, но прочесть его фильм как житие нетрудно. Ротмистр Анджей, повинуясь воинской присяге, отказывается уйти из лагеря с женой и дочкой (а уйти можно еще легко, нужно только переодеться в гражданскую одежду). Он остается с тысячами таких же, как он, офицеров и тем самым обрекает себя на смерть. Точно так же поступает и отец Анджея, профессор Краковского университета. Ему не хочется идти в университет, где должен читать лекцию некий «доктор» Миллер. Жена мягко пытается его отговорить (при этом она по-домашнему чистит ему выходной костюм), но профессор не может не пойти, его обязывают долг и чувство солидарности с ректором и коллегами. «Лекция» Миллера закончилась тем, что профессоров затолкали прикладами в грузовики и отправили в трудовой лагерь, где отец Анджея погиб. В том, что эти люди, повинуясь чувству человеческого долга, верности, невозможности поступить подло, так легко отдают себя в руки убийц, тоже можно усмотреть элементы жития и той высокой, поистине святой жертвенности, которая парадоксальным образом торжествует над смертью.
Символом этой Жертвы стал, как известно, закланный Агнец. Речь об этом еще впереди, а пока отметим, что символизм и стилистика фильма Вайды глубоко христианские.Правда его «Катыни» в том, что зло, представленное в картине, примитивно. Это может показаться странным, потому что мы привыкли к другому. Намеренно подчеркнутый прием режиссера — безликость русских и немцев (конвоиров, охранников, разного рода исполнителей, в том числе смертных приговоров). Не потому, что он таковыми считает русских и немцев. Вайда с большой симпатией показал, например, в фильме капитана Попова (играет Сергей Гармаш), спасающего жену польского офицера. Но любая репрессивная система, будь то гестапо или НКВД, бесчеловечна, это безликий механизм. Вайда здесь глубоко традиционен в истинном, христианском смысле слова. На протяжении многих веков человечество знало, что зло примитивно, неумно, наконец, смешно, и таким его изображало. Упиваться «тонкостью», «интеллектуальностью», «духовностью» зла (классический пример — Мефистофель Гёте) стали сравнительно недавно. Нашему времени, «эпохе после всего», в наследие досталась именно эта недавняя «традиция», в которой зло воспринимается серьезно и небытию дано право на существование. Примеры очарования злом бесчисленны: от Заратустры Ницше до «дедушки Ленина» и следующего за ним длинного ряда вождей и кумиров ХХ века. Вайда со злом не заигрывает, он его разоблачает, лишает человеческого облика, лица. В отличие от обаятельного группенфюрера СС Мюллера из «Семнадцати мгновений весны» выступающий с лекцией в Краковском университете эссесовец «доктор» Миллер совершенный тупица и мясник. Таков и энкавэдэшник лейтенант Козлов, и почти все представители оккупационных властей.
Милитаристской мощи противостоит ничем не защищенное добро. Как у Льюиса в «Мерзейшей мощи» зло побеждается уютом и верностью домашнему очагу обитателей усадьбы Сент-Энн, так и в вайдовской «Катыни» крикливой, бряцающей оружием системе бросают вызов женщина с ребенком, безоружные пленники, старый профессор, ксендз, молящийся над раненными солдатами... Злу противостоит отнюдь не тот герой, которого мы привыкли видеть в советских кинолентах о войне, скажем, в «Судьбе человека» Сергея Бондарчука. Вайда, конечно, любуется и бравым видом польских кадровых офицеров, и их белыми подворотничками, и выправкой, но он показывает также и естественную слабость человека, и страх, и сомнения, и нежелание умирать. Однако герои Вайды прежде всего верны своему призванию и долгу: быть солдатом, офицером, женой офицера, священником в любых обстоятельствах, в том числе и перед лицом смерти. И смерть, конечно, на войне к таким людям подбирается быстро — в форме энкавэдэшника или эссесовца, для Вайды (а в действительности для каждого человека) это совершенно не существенно. Важно другое: верность и жертва больше смерти. И мы видим, как сходит с креста Агнец, чтобы умереть вместе с польскими офицерами (сцена с распятием, на котором осталась одна рука Спасителя, а сама фигура Христа, накрытая офицерской шинелью, лежит на траве вместе с телами умерших, и над ней священник читает молитву «Отче наш»). Эта молитва сопровождает нас от начала фильма до конца, до расстрельного финала. И если мы сопереживаем, то и верим, что страшное преступление, физические страдания и смерть многих людей обретают глубокий смысл, а значит, и возможность прощения, исцеления или, словами Пастернака, «усилья воскресенья». Ибо Сам Господь здесь — со всеми, кто страдает, кто остается человеком до конца:
Но в полночь смолкнут тварь и плоть,Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.*Из стихотворения Б. Пастернака «На Cтрастной».
Автор: Сергей Кокурин
Фото: кадры из фильма А. Вайды «Катынь»
