Тема

Два образа познания

Андрей Суздальцев
Журнал/Архив/Номер 27/Два образа познания

Два образа познания

В моей жизни был период, когда духовные поиски привели меня к быстрым переменам в психике и мышлении. Я жил тогда в деревне на Валдае. И вот однажды, когда я шел через зеленые валдайские холмы в сопровождении двух собак, я внезапно понял, что не знаю этого человека, который сейчас идет и смотрит на озеро. Я знал того, другого, которым был годы и годы, полного боли, неуверенного в себе, неопределившегося — это был я, это было родное и знакомое, хотя и больное, а тот, кто сейчас остановился среди поля, был мне незнаком. Я испытал сильный страх. Более того, меня начал захлестывать настоящий ужас, сопровождавший чувство потери себя, так похожее на смерть заживо. Я пытался хоть за что-то зацепиться. Взгляд остановился на собаках, и мне стало немного легче, но ненадолго. Я чувствовал, что сейчас сойду с ума, и тут из глубины поднялась мысль о Боге. Я поднял глаза к синему небу и сказал: Господи, я не знаю, кто я такой, и мне страшно. Но Ты — знаешь. Мой новый паспорт — в твоих руках, и мне этого достаточно. И я почувствовал, как волна страха стала отступать. Я ощутил прилив жизненных сил и покоя. Я мог жить дальше.

Привожу этот случай из жизни для того, чтобы обратить ваше внимание на то, что в ситуации утраты самого себя и смысла жизни, когда мне срочно понадобилась смысловая опора, чтобы уцелеть, чтобы жить дальше, мне не смогли помочь ни мои мысли, ни мои убеждения, ни идиллическая валдайская природа вокруг меня, ни даже собаки, полные жизни и естественности. Мне понадобилась помощь, исходящая из источника, который превышал все мои возможности, включая интеллектуальные и душевные. Который превышал мои на сегодняшний день «представления» о смысле жизни.

Есть, кажется, два основных пути поиска смысла и поиска себя самого. Путь первый прекрасно передан в пластике знаменитой работы Огюста Родена «Мыслитель». Посмотрите на нее внимательно. Голый человек, согнутый как пружина, пластически организован вокруг основного центра — головы. Все главное, что происходит с ним, происходит в его голове. Когда смотришь на статую, возникает ощущение прямо-таки скрежещущего течения мысли, ощущение напряжения, переданного всей пружиной согнутого тела — в мозг. Это раз. Второе — мы имеем тут дело явно с замкнутой на себя системой. Этот мыслящий человек не нуждается и не может нуждаться ни в ком. Он принципиально самодостаточен. Он заведен как часы и взведен как курок. Это герой-одиночка, герой мысли. Вряд ли он думает о том, как помочь нищему с парижской улицы или прачке с Монмартра. Нет, он думает о судьбах мира. Он думает — о себе. О жизни и о смерти. О вечности. И это замечательно. Но чем же все-таки настораживает эта гениальная в своей внутренней устремленности и сосредоточенности фигура? А вот чем. Дело в том, что замкнутая система не нуждается ни в ком. В силу этого замкнутые системы, лишенные способности брать и отдавать, энтропийны. Это значит, что, если система работает как закрытая, она обречена на болезнь, перекос, угасание, распад. Именно так работает раковая клетка — на себя. И второе. Несмотря на величие «Мыслителя», несмотря на героизм его мыслительного акта, на клубящуюся массивность его мышц — неуловимо, предательски, нечетким намеком — поза мыслящего человека дрейфует и смещается к знаменитой позе зародыша в утробе. Роден, как великий художник, не смог не проговориться относительно пути познания, средством и центром которого служит интеллект. Он и проговорился. Перед нами не герой духа, а только маленький формирующийся человечек на пути к действительному становлению. Младенец. Зародыш.

Все последние века движение определялось переносом смыслового акцента как раз на интеллект. Человек, почувствовав силу мысли, пришел к выводу, что это и есть в нем, человеке, главное. А потом он пошел дальше и отождествил себя уже не только со своим телом, но в первую очередь со своими мыслями, которые — именно мысли — говорили человеку, кто он такой: мыслю — следовательно, существую. В том, что мысли говорили ему правду, человек прогресса не сомневался. И напрасно. Потому что именно такая позиция, именно такой центр бытия привел к тому, что в XX веке род человеческий, отождествив себя со своими мыслями, со своим эгоистическим мышлением, истребил десятки миллионов себе подобных, отравил Мировой океан, загнал людей в скученные муравейники-мегаполисы, продырявил атмосферу и создал генную инженерию с далеко идущими последствиями.

Мысль действительно обладает огромной созидающей… простите, разрушающей в данном случае силой. Мысль, скажем так, созидает разрушение и способна делать это первоклассно. Единственный вопрос, на который она не способна ответить, — в чем смысл жизни. Существует высказывание одного мудреца, что на правильно поставленный вопрос нет ответа. Но есть ты сам. Вся твоя целостность. Твои дух, душа, тело, мысль, интуиция, память, подсознание, твои отношения с другими, с собой, с Богом, словом, неуловимое — ты есть. И на вопрос, в чем смысл жизни, интеллектуального ответа нет, как нет ответа и на вопрос, кто я. Этот ответ невозможно помыслить, но возможно пережить. Такой ответ Бога пережил Иов. И ответ этот был вне мысли, был в том, что Иов увидел Бытие, увидел Сущего, пережил духовную встречу с Началом всего.

Как я уже сказал, замкнутая на себя система может познать только свою замкнутость. Мысль, при всей ее могущественности, конечна. Она способна к бесконечным кодировкам и перекодировкам, но сама она — конечна. Она не способна выпрыгнуть из себя самой, не способна разомкнуть сгорбившегося Мыслителя, превратить его из зародыша в окрыленного взрослого человека. Для того чтобы это сделать, нужна более высокая точка отсчета. Смысл, который бы превышал саму жизнь и саму смерть.

Люди, которые это делают, завораживают. Завораживает спокойствие Лермонтова, продолжавшего есть вишню, сплевывая косточки, под дулом пистолета, завораживает Колумб, отправившийся в голубую и штормовую неизвестность, и, конечно же, Сын Человеческий, знающий о муках Креста и идущий навстречу им. Все они опирались на смысл, превышающий интеллект. Все они — по восходящей — нашли ту точку отсчета для своей жизни, смысл которой превышал их жизнь и их смерть, был важнее жизни и важнее смерти.

Точка сборки человека не мысль.

Но где же искать эту точку, вокруг которой собирается человек, этот смысл? И как это делается?

Прежде чем ответить на этот вопрос, я хочу сказать, что, скорее всего, нет правильного смысла жизни и нет неправильного. Что для вас правильно или неправильно, решаете вы сами. Делаете выбор. Его всегда делаете — вы. Не стоит обольщаться, что мы жертвы и выбор сделан за нас, хоть это и легче. Но один выбор приводит к тому, что радость, сила и полнота входят в вашу жизнь, а другой — к тому, что они ее покидают. Вам самим решать, что для вас правильно. И если вы хотите найти то, что приведет вас прежнего, ограниченного, к смерти себя старого, как это случилось со мной на валдайском поле, то ваш выбор — в сторону роста. Как же его сделать, если мысль тут не помощник, да и собаки у ног тоже?

До сих пор мы говорили о «Мыслителе» Родена. Но есть и еще один пластический и живописный образ, созданный не менее гениальным художником, Рембрандтом, — Блудный сын. Мы все помним эту евангельскую историю. Интеллект младшего сына, направленный на ограниченную выгоду, увел его далеко от дома отца и в конце концов согнул над свиным корытом. И вот тут- то он «пришел в себя», ему открылось что-то неподвластное мысли, неподвластное интеллекту, какая-то основная идея, основное переживание, идущее из бесконечной глубины человека, в котором без слов он чувствует свою жизнь, свой смысл, свою боль и свое начало. Думаю, что это первоначальное чувство глубже просто совести, ведь и совесть можно выстроить и сформировать, пользуясь мерками социума. Это некое неразрушимое, единое чувство себя и мира. Себя и бытия. Себя и Бога. Если его как-то и называть, то я бы назвал его чувством подлинности. И то это было бы неточно. Оно есть у любого человека, но не у любого оно активировано. Но если это происходит, то вот тогда-то и наступает смерть старых представлений, в основном понятийных, интеллектуальных, и человек обретает свой новый смысл и новую жизнь. Процесс этот посерьезнее просто смерти. Именно он приводит к переживанию бессмертия, к обретению своей не вымышленной, а истинной природы.

А теперь посмотрим на обритую голову странника, который припал в смиренной любви и надежде к коленям отца. Он одет в обноски, мы видим его босые пыльные ноги, разбитую обувь. У него нет рельефной мускулатуры роденовского героя, в его позе нет звенящей пружины, ищущей ответа, в нем вообще нет ничего напряженного, потому что он сам стал ответом на свой же вопрос о смысле его жизни. Но он стал ответом на этот вопрос только после того, как то глубинное, основное чувство себя и мира, которое еще иногда называют покаянием — отказом от прежних ценностей, привело его к его началу, к его дому, к бесконечной и ничем не обусловленной любви отца. Смысл жизни воплотился в нем, когда он нашел то, что превышает жизнь и превышает смерть, — свое единство с внесловесным Источником всего, с Богом.

Вот он застыл в коленопреклоненной позе, а руки отца легли на него, и мы понимаем, что все свершилось, что тяжесть его жизни миновала, что эти две фигуры больше неподвластны весу и медленно, окутанные теплым едва трепещущим светом, плывут как плоты в сторону безначального и бесконечного, куда устремился взор голландского художника.

Своего «Мыслителя» Роден сделал для врат, называемых Адскими. Еще одна проговорка гения.

 

Автор: Андрей Суздальцев

 


Работает на Cornerstone