Роковые минуты как условие духовного роста

У Тютчева есть знаменитое стихотворение, в котором, в частности, говорится о роковых минутах мира, о его кризисных ситуациях. Также в нем есть рассуждение о роли свидетеля и участника таких кризисных исторических периодов.

Я процитирую его фрагмент:

«Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!»

Что же здесь утверждает автор? Заметим, что слово «кризис» восходит к греческому «переломный момент», «решение». Что же ломается и что я, а вернее, тот, кто посетил сей мир в роковые минуты, должен решить?

Ломается историческая равномерность событий, исторический строй мира, ломается одна эпоха, чтобы дать ход следующей. Кстати говоря, речь может идти и идет не только о внутренних кризисах и роковых минутах, но и о внешних, происходящих на фоне историческом. И Тютчев парадоксально утверждает, что посетитель мира в его роковые минуты блажен. Казалось бы, это нонсенс, казалось бы, блажен тот, кто посетил мир, то есть, говоря языком прозы, жил в мире, в его счастливые минуты, минуты без войн, без природных катастроф, эпидемий и всех апокалиптических бед. Но поэт говорит однозначно: блажен посетивший именно в роковые минуты. И это высказывание неожиданно начинает перекликаться с заповедями, или обетованиями, блаженств, которые были даны в Нагорной проповеди. Ведь там тоже не говорится, что ты будешь блажен, когда у тебя будет здоровье, когда у тебя будет богатство, когда тобой будут восхищаться, но, говорит Христос, именно в минуты, кризисные с точки зрения обыденного сознания, ты блажен. Ты блажен, когда ты нищ духом, когда ты плачешь, когда тебя преследуют за веру в Меня, — вот что там сказано.

Сначала давайте посмотрим, в чем блаженство героя Тютчева, в чем его счастье в эти роковые минуты. В том прежде всего, что он допущен в высший мир небожителей, и в том, что он пьет из их чаши бессмертие.

Но почему же это происходит и у Тютчева, и у Христа далеко не в благополучные минуты? А потому, что кризисные роковые минуты вышибают из-под тебя опору. Они заново заставляют тебя собраться, пересмотреть свою позицию в мире и в душе и сказать, что же в рушащемся мире было для тебя главным и что будет главным теперь, когда старого мира больше нет, а проступает мир новый, незнакомый, страшный, кровавый.

Но попробуйте сказать о блаженстве посещения мира в его страшные минуты матери, у которой сын погиб на вой­не, или его невесте, замечает один из русских философов Серебряного века, вряд ли они согласятся с поэтом, думаю, что их реакция будет совсем иной — от горького смеха до проклятия.

Как же нам тут свести концы с концами — торжественно глубокие, возвышенные строки поэта и горе людей, потерявших своих родственников на войне?

Казалось бы, никак.

Казалось бы, поэзия и реальность в данном случае несоединимы.

Но попытаться можно.

А что если блаженство роковых минут рассматривать как задание?

Как блаженство, не приходящее автоматом, как и в случае Христовых обетований, а достигаемое созерцателем?

И что если попытаться в этой страшной ситуации все же, как бы это ни было на первый взгляд невыполнимо, невозможно, положиться на Бога?

Отступим немного в сторону.

Тут два примера. У индийского крестьянина умер отец. Один мудрец, узнав об этом, пришел к нему, и три дня они оплакивали гибель отца. А на четвертый мудрец запел. Давайте не будем ждать от меня ответа, а спросим себя: почему, оплакав трехдневным плачем смерть человека, запел праведник?

И второе отступление. Один древний христианский подвижник, испытав много чего, пережив огромный молитвенный опыт, оставил нам простую модель мира, которую, кстати, не раз воспроизводил великий Лев Толстой, и выглядит она примерно так:

Каждый из радиусов — это духовный путь человека с поверхности мира, от «поверхностного» мира — к центру, к Богу. Обратите внимание, говорил этот подвижник, что чем дальше человек по своему пути уходит от поверхности мира в его глубину, тем он не только ближе становится к Богу, но тем самым он становится ближе и к другому человеку, движущемуся по своему радиусу, уходя от мира наглядностей и очевидностей. Чем ближе к Богу, тем ближе к человеку. Это поистине гениальная в своей простоте модель.

Отчего же количество людей, следующих ее указаниям, совсем невелико?

Да оттого, что тут необходимо усилие, причем и умственное, и физическое. Я не говорю уже о духовном. Одному человеку будет крайне трудно признать, что его «родной» мир повседневности, мир наглядностей и очевидностей, в котором ему худо-бедно, но привычно живется, на самом деле мир внешний, мир во многом несуществующий, во многом иллюзорный, про который сказано в Евангелии «мир во зле лежит».

Другой признáет, что живет в мире греха, поскорбит об этом и… забудет, затянутый заученным автоматизмом мыслей и действий каждого нового предсказуемого дня.

Но есть и третий вариант: человек, понявший, где находится главное, однажды начинает движение к нему. Он может делать это коряво, на свой страх и риск, он может совершать ошибки и просчеты на этом пути, но главное произошло — он пошел вперед.

Что же мешает это сделать плачущей матери, у которой убили на войне сына, невесте, потерявшей жениха? Я не хочу сказать, что не надо плакать или скорбеть, надо! Еще как! Но каждому назначены свои три дня плача. У кого-то они длятся значительно дольше, но не в этом дело. А в том, что роковые минуты нашей жизни даются нам для духовного роста, для того, чтобы, положившись на Бога, вверившись своему Создателю, мы могли бы однажды, положившись на Высшее, на Его Благую Весть, либо продолжить, либо начать свой единственно реальный путь к Богу, человеку и к самому себе. Нас ждет высшая реальность, где сходится все — все жизни мира, все судьбы мира, где нет смерти, где все противоречия сходятся, мира, в котором главный враг — смерть — побежден. Мы предчувствовали этот мир, мы обладали интуитивным знанием о нем, и вот теперь он призвал нас к себе, к своему блаженству, единственно реальному и безобманному.

Почему же плачущие близкие словно не замечают этого призыва?

Две вещи чаще всего мешают им. Даже три: отсутствие мудреца рядом, отчаяние, ненависть к врагу. Все эти три вещи принадлежат миру внешнему — той окружности, с которой начинается движение.

Знаете, давным-давно меня спросили: ты хочешь быть счастливым? Еще бы, возмутился я, глупый вопрос! Но отчего-то этот вопрос меня задел, он не уходил несколько дней, и в конце концов я понял, что он не так уж и глуп. Принято считать, что каждый человек хочет быть счастлив. Но хотел ли я в тот период своей жизни этого на самом деле? В том-то и дело, что нет. Счастье, конечно же, манило меня, но и отталкивало тем, что не было мне знакомо, эта сфера представлялась мне необжитой, чужой, не для меня созданной. А вот грусть, тоска, неудачи — это было, конечно, не то, к чему я стремился, но все это было мне знакомым, а значит, и безопасным. Даже горе. Даже отчаяние. Я уже знал, как с этим обходиться. А как обходиться со счастьем, я не знал. И боялся.

Итак, первое, что меня сдерживало на пути к Центру, был страх незнакомых состояний и положений, вообще незнакомого образа жизни. Поверьте, это огромной силы тормоз. Он может продержать вас на одном месте, а чаще на пути все более внешнем и иллюзорном всю жизнь. Для того чтобы его преодолеть, нужна хотя бы слабая, но искренняя молитва. Нужна опора на Силу, большую, чем ваша, большую, чем моя и твоя, большую, чем самый сильный страх перемен. И лишь вверяя себя этой Силе, мы начнем движение, преодолевающее самые сильные блоки и страхи.

И если в нашей жизни и нет мудреца рядом, всегда есть люди, движущиеся в этом направлении, на них можно положиться. Скорее всего, на тех, кто искренне ищет, и стоит положиться в первую очередь. Так, во всяком случае, было со мной. Так я и пришел в Церковь, так нашел своего духовного руководителя, мудреца, кстати.

Что же мне нужно еще, чтобы увидеть, что я нахожусь на поверхности мира, а все стóящее лежит в его глубине? Несколько минут созерцательного внимания в день. Несколько минут для внимательного рассматривания простых вещей — цветка, сосны за окном, подсвечника, облитого воском, ставшего золотым и полным божественной жизни и красоты в закатном луче, короткой строчки из Библии.

Окружность мира, лежащего во зле, не выдерживает таких минут, она словно проваливается под вами, и вы оказываетесь в мире, расположенном уже ближе к центру — Богу, к себе и к другому.

Потому что мы сюда пришли, чтобы найти свой центр, себя и найти другого.

Я понял это не сразу. Но прежде мне надо было начать хоть какое-то движение.

На свой страх и риск.

От внешнего к внутреннему, от эгоизма — к любви, от окружности — к центру, где только и возможен я реальный.

 

Фото: gettyimages.ru