Эти скромные непобедимые смыслы

О смыслах нашей жизни и их участии в деле выживания человека написал великолепную книгу Виктор Франкл, врач-психиатр, побывавший в нацистском лагере и вышедший оттуда живым: «Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависела исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни — в своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: тот, кто знает, “зачем” жить, преодолеет почти любое “как”».

И в разговоре о христианских смыслах нашей жизни, а у христианина любые смыслы проецируются, если, конечно, Христос стал фоном и содержанием его жизни, пусть не абсолютным, путь хотя бы рабочим, — в таком разговоре нам не обойтись без оглядки на Франкла и, главное, на название его книжки «Сказать жизни “Да!”». Для нашей темы я бы немного переиначил это название на «Сказать Христу (Жизни, твоей Жизни) “Да!”».

Наша жизнь, когда мы ее вспоминаем на каких-то важных рубежах, располагается совсем не как логически последовательное сочинение, связная биография, выстроенная нашей памятью в длинное повествование, кончающееся словами «сегодня», «сейчас». Скорее, это некоторые разноцветные картинки, расположенные в каком-то почти вневременном пространстве, которые, однако, несмотря на их фрагментарность, никуда не уходят и, более того, превращаются со временем в некоторые кассеты, флэшки, символические хранилища самой главной информации о нас и нашей жизни. Сумма этих, как я их называю, жизненных иероглифов — главных и глубочайших сведений и воспоминаний о жизни — ласковых, мучительных, восторженных, очень скромных, стыдных — и называется этими простыми словами «смыслы моей жизни».

На таких картинках держится смысловая сетка моей жизни, и некоторые из них мне особенно дороги.

Я, например, часто вспоминаю, как во время серьезного и драматического периода моей жизни, когда прежние яркие и сильные смыслы юношества стали уходить и выцветать, я начал поиск новых, и начал это почти вслепую. Интуитивно я знал, что в жизни есть Поэзия и есть Бог, для меня неизвестный, но без которого она лишена смысла. И вот опора на эту интуицию привела меня однажды утром в маленький подмосковный храм. В руке у меня была рекомендательная записка, потому что времена были атеистические и за чрезмерное «увлечение христианством» можно было, сейчас это звучит странно, поплатиться неприятностями и на работе, и вообще в жизни.

Я приехал в это незнакомое место и к незнакомому человеку, священнику, по совету маминого больничного знакомого, тоже священника. И у меня было два вопроса, первый про поэзию: как выглядел Иерусалим при жизни Христа? (я тогда писал об этом поэму). И второй — про жизнь. В чем ее смысл? Чего она от нас хочет? Почему она бывает столь жестока?

Это были для меня жизненные, жизнеобразующие вопросы, от которых зависела моя жизнь. Мне сказали, что здесь служит человек, который может на них ответить, священник, писатель. И вот я приехал издалека, добравшись сюда с трудом.

Мне дали знать, что после того, как он освободится, он ко мне подойдет, и я остановился недалеко от выхода и стал ждать окончания службы.

К концу службы я устал, но вот она закончилась, и священник, который ее проводил, пошел из глубины храма ко мне навстречу. Он шел, смотрел на меня и улыбался, словно я был тем человеком, которого он все это время ждал, с которым ему не терпелось переговорить, и вот теперь, когда это стало возможным, он шел ко мне навстречу и весь светился от радости.

Я понял, что здесь какая-то ошибка. Эта радость и этот свет не могли предназначаться мне — человеку незнакомому, приехавшему сюда даже не ради знакомства, а по своим неотложным и не очень-то веселым делам: нет, это он так смотрит на кого-то, ему знакомого, подумалось мне, человека, которого он действительно давно не видел и ждал. Я помню, что я оглянулся, чтобы увидеть этого человека, этого долгожданного друга священника.

Но там никого не было.

Он шел действительно ко мне.

Его долгожданным другом был именно я.

Так я впервые встретился с отцом Александром Менем в новодеревенской церкви под Пушкино, куда с тех пор ходил по воскресеньям больше семи лет.

Эта картинка мгновенна. Ее смысл нельзя разложить по полочкам. Но он столь велик для меня, что каждый раз, когда я приближаюсь к этому «смысловому иероглифу», он становится словно все более ярким и насыщенным. Именно она таит в себе нечто до конца не выговариваемое, ка­кую-то тайну, из которой год за годом всплывают все новые и глубинные оттенки смыслов. И мне кажется, что в присутствии такой вот тайны в «иероглифах смысла» и заключается то, что делает их живыми и растущими. Более того — одаривающими своей жизнью всего тебя, их носителя.

В чем же их тайна?

Вторая картинка. Я приехал на родину в Сочи, где умирала моя бабушка, воспитывавшая меня в детстве и на целые годы заменившая мне родителей. Я был молод и рвался повстречаться с друзьями и подругами. Я смотрел, как мама и бабушка сидят у окна и разговаривают, и мечтал сбежать. Я не знал, что ситуация тяжела настолько. И я пошел к дверям. Сзади раздался бабушкин голос: «Мальчик, мальчик!» Дикция была нарушена, голос звучал тихо и хрипловато.

Я обернулся. На меня смотрели пронзительно голубые глаза, такие знакомые и такие родные. «Мальчик, ты поел?» — спросила она.

Я ушел, я пошел по своим делам, но этот взгляд пошел вместе со мной. Он и сейчас передо мной, потому что и здесь запечатана некоторая тайна, которая напрямую относится к тому, что мы называем смыслом жизни.

«Что же это за тайна?» — спрошу себя еще раз.

Великий философ и странник Григорий Сковорода, по своим взглядам христианин и приверженец Платона, выражался красочно и энергично. Однажды он написал, что у всего видимого есть две стороны — видимая и невидимая. У дерева, у ручья, у озера, у человека. Что видимым деревом на берегу реки, деревом, которое мы ощущаем поверхностно и грубо, само дерево, его существо, не ограничивается. Но что если глядеть внимательно, то можно увидеть, что его (дерева) материальный план становится все более духовным, и это может произойти прямо на глазах. Что красота дерева — это уже его духовный план, и он виден не столько глазам, сколько нашему духу и интуиции. Что эти планы все более истончаются по мере возвышения нашего духа.

И вот в этих двух моих историях-иероглифах из серии основных смыслов моей жизни также, видимо, существуют два плана. Один — то, что видно. И второй — то, благодаря чему видно. То есть существуют видимые смыслы, и существует то, благодаря чему их вообще видно.

Потому что ни что видимое не может быть увидено, если для него нет экрана, фона. Все конкретное держится на присутствии невидимого экрана, невидимого источника всех смыслов, ни одного смысла не навязывающего, но их обнаруживающего, как экран в кинотеатре во время фильма обнаруживает свои картинки.

Таким экраном, фоном мы называем божественное апофатическое (отрицательное) присутствие. Мы знаем теорию апофатического богословия: Бог это не то, не то, не это и ни это… Если говорить еще проще — это тайное присутствие Бога в нашей жизни и в ее смыслах, в ее картинках-смыслах, или в дереве у озера, или в добром поступке человека, или в источнике под горой, Его присутствие, о котором мы не можем ничего сказать, чтобы не замутить смысла.

Одним словом, есть неизрекаемый Логос, начало всего, и есть его проявления.

Эти вещи и события начинают обретать какой-то дополнительный, животрепещущий смысл, когда мы обнаруживаем их таинственную связь с тем, что нельзя назвать и определить, с тем, без чего тем не менее нельзя ни жить, ни любить. Потому что это и есть тихий, скромный, несокрушимый смысл жизни, на фоне которого проплывают все вещи и смыслы мира — встреча со священником в новодеревенском храме, взгляд старой женщины, пойманный внуком с порога, дерево, меняющее цвета в заходе солнца…

Из истории со священником смотрит на меня невидимый Христос, из истории с бабушкой, так же как и из картинки с деревом, смотрит на меня невидимый Бог, проявляя Себя через Свои создания в видимом мире…

Вот это-то и есть та тайна, о которой я обещал рассказать, хотя о ней не расскажешь. Но ее можно почувствовать, ее можно ждать и дождаться, и тогда она окрасит картинки вашей жизни в формы и цвета, полные жизни, любви, чистоты, как самый невероятный экран и летящий к нему свет, без которых фильм невозможен.

А это тот смысл, который поддержит, даст стойкость, ободрит, вылечит, воскресит, поможет сказать жизни «Да!» в самых тяжелых условиях. Ибо это смысл победы, победы там, где многие видят только поражение, распятие, конец. Но, как говорил Григорий Саввич Сковорода, смотри глубже и живи глубже!

Фото: gettyimages.ru