Тема
Христианство и патриотизм — как они соотносятся в наше время? Может ли и должен ли христианин быть патриотом? Когда звучит такой вопрос, часто слышатся предостережения: мол, это очень зыбкая почва — велик соблазн увлечься политикой и начать отстаивать интересы земного царства. На мой взгляд, такие опасения маскируют страх разделить ответственность за судьбу своего народа и в конечном счете за историю. А зачем ее разделять? Ведь христиане — народ, который не числится среди других народов, у него небесная Отчизна… Вот здесь надо остановиться: откуда взялось понятие родины? Какой образ возникает у нас в сознании, когда мы пользуемся этим понятием? И почему мы мыслим о нем в категориях высших ценностей? Другими словами, можно ли любить Родину небесную, если мы не знаем, как относиться к земной родине? Этот противоречивый вопрос лежит на поверхности. А углубиться в его суть нам поможет само понятие патриотизма. Давайте его разберем. Человек почти всегда связывает страну, в которой он родился, с домашним очагом, со всем ценным, что есть в семье, в ойкосе, в культуре. Напади на страну, и домашний очаг будет в опасности. Разрушь очаг, и человек окажется в опасности потерять самого себя. Выражение «без рода, без племени» означает потерю идентичности. Почему она так важна? Ответим на это позже. Пока выделим в патриотизме первое, земное, измерение. Для человека важны стабильность окружающего мира и система культуры — условия, в которых он чувствует себя безопасно, может творить и развиваться. Разрушить их — значит поставить под угрозу личностное начало в человеке и отбросить его в животное состояние выживания. Роль государства — в создании таких условий (в этом — суть его национальных интересов, внешней и внутренней политики). А власти важно формировать в национальном самосознании патриотические ценности, которые консолидируют общество, становятся внутренней силой для преодоления трудностей. Итак, сохранить, укрепить, не допустить разрушения — назовем это негативным модусом патриотизма. А в чем же позитивный модус? Обретение собственной идентичности — путь осознания своей уникальности. Она нужна человеку, так как позволяет увидеть Божье призвание, осмыслить «течение», которое надо совершить (см. 2 Тим 4:7): человеку — в рамках общества, а нации — в масштабах человечества. Мы говорим о национальной идее как о поручении, которое Бог дает той или иной нации в деле восстановления Божьего замысла о человечестве, спасения и искупления творения. Патриотизм получает онтологическую значимость и духовное измерение. Если оно затуманивается, нация возвращается к земному пониманию патриотизма, роль которого — обеспечить внешнюю сохранность нации и создать условия для дальнейшего экзистенциального поиска. Потеря национального призвания лишает народ смысла его существования.
«Я защищаю свой дом и поэтому называю себя патриотом» и «Я патриот ради пользы всего человечества». Два девиза, два высказывания. Первое звучит красиво и понятно, но отсылает нас к эгоцентричному восприятию собственного бытия. А второе, наоборот, размыкает человеческое (и национальное) «я», наполняет чувством причастности к большему, к ответственности за него, а также проявляет собственную неповторимую грань на фоне общего разнообразия.
Уникальность любой нации состоит в ее призвании внести свой вклад в развитие человечества. Лицо каждой эпохи определяют те народы, которые позволили человечеству сделать очередной шаг к Богопознанию. Поэтому сердцевиной той или иной нации всегда становилась церковь (или другая религиозная общность в нехристианских народах). Николай Бердяев считал, что суть национальной идеи может быть понята только в эсхатологическом контексте: какую роль играет тот или иной народ в восстановлении Божьего замысла о человечестве. Владимир Соловьев писал: «Идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».
Поэтому можно говорить, что ключевая роль церкви заключается в способности разглядеть и понять Божии ориентиры и открыть их народу. Если Вселенская Церковь призвана привести к Богу все творение, то церковь национальная должна свидетельствовать своему народу о его поприще, о его уникальной роли в Божьем замысле. Без церкви, без религиозного озарения национальная идея вырождается в демонические формы национализма, имперской гегемонии. Или просто народы не дорастают до ее осознания. Церковь открывает духовное измерение патриотизма.
Можно возразить: но ведь церковь вненациональна! Ответить на это не так просто. Давайте рассуждать. Начнем с истории. В конце XVI — начале XVII века в германских княжествах растет национальное самосознание. Этому послужил комплекс факторов, таких как удаленность от религиозного центра — Рима, ощущение собственных возрастающих экономических сил, амбиции местной знати и ее нежелание удовлетворять растущие аппетиты метрополии. Но само народное сознание было очень религиозным. Поэтому именно религиозный лидер смог сформулировать идею, на которую откликнулись все слои нации и присвоили ее. Что это была за идея? В своей основе — самостоятельно читать и толковать Священное Писание, а по сути — иметь независимый взгляд на мир. Это дало толчок к осмыслению человеческой свободы на новом уровне. Фактически эта идея стала формировать лицо Западной Европы. Различие национальных церквей отражало уникальность каждого народа: национальная германская церковь, национальная голландская церковь, англиканская церковь и т. д.
Перейдем к России. Достоевский считал, что «наpод наш носит в себе органический зачаток идеи, от всего света особливой. Идея же эта заключает в себе такую великую у нас силу, что, конечно, повлияет на всю дальнейшую историю нашу». Согласимся, что до сих пор национальная идея не была сформулирована настолько, что большинство с ней бы согласилось, сказало бы «аминь». Почему ее не получается объективировать? Во-первых, наверное, потому, что свою роль в истории человечества Россия еще не сыграла. Национальная идея еще не данность, а лишь потенция, и она оформляется в самой исторической ткани*. Во-вторых, потому, что у России по-прежнему есть шанс сделать огромный вклад в историю человечества. Однако выразить ее роль пока не под силу одному или даже группе мыслителей, хотя попытки нащупать национальную идею, национальное призвание всегда предпринимались. И они всегда были вдохновляемы религиозными смыслами.
В XVI веке Россия осознавала себя как последний оплот и бастион православия. Идея Третьего Рима как средоточия воли Божественного Провидения воспринималась как миссия сохранения истины христианской веры. Именно религиозный мотив был первичным: он смог придать смысл ответу на вопрос «зачем?». А политика лишь обслуживала эту идею. Нам сложно судить о масштабах ее присвоения всем народом. Но для русских аристократов она стала импульсом для поиска национальной идентичности.
Двумя веками позже Петр I сводит религиозную сферу к придатку государственного аппарата. Ориентиром и эталоном становится Западная Европа, а идея национальной уникальности перестает быть популярной и понятной. Церковь сжимается до уровня министерства и оттесняется от влияния на национальное самосознание, хотя народ фактически и не мыслил себя вне православия. Теперь религиозной мысли предстоит обрести себя в культуре и найти своих выразителей среди художников, поэтов, писателей, философов. Кто-то должен был вновь задаться вопросом об уникальности России и соединить его с прозрением о религиозном призвании и подвижнической участи.
XIX век ознаменовался рождением множества социальных течений. Они перехватили у церкви инициативу развития национальной идеи и придали ей социально-политический дискурс. Хотя национально-религиозная рефлексия продолжалась все столетие и была представлена множеством выдающихся мыслителей.
До начала XX века Русская православная церковь выступает в роли национальной.
Многие резонно заметят, что с тем временем все понятно: православие было государственной религией. Даже введенные в правовое поле другие христианские течения и нехристианские конфессии еще не имели веса и влияния на нацию. Но сейчас ведь другая ситуация! Что сегодня можно назвать национальной церковью?
Формат этой статьи не позволяет осветить большинство мнений по этому поводу, но хочется представить три различные позиции.
- Православная церковь до сих пор является формально самой большой религиозной организацией в России даже среди других традиционных религий. Власть видит в ней моральную и идейную опору для общества. В православных храмах воплощаются религиозные архетипы и символы. Все это служит основанием считать национальной церковью православие.
- «Подождите! — скажет протестант. — Я гражданин своего государства, люблю свою родину, беспокоюсь о ее благе и молюсь о Божьей воле для нее. Разве я и моя церковь не несут духовной ответственности за будущее России?! Давайте проанализируем масштабы служения протестантских общин, степень их посвящения, судьбы людей, коренным образом изменившиеся в этих церквах, наконец, множество успешных социальных проектов. Мы не гонимся за статусом национальной церкви, но мы болеем за нашу страну!»
- Национальная церковь не может быть разделенной. Только в единстве ей по силам выполнить возложенную на нее миссию. Единство не в структуре и не формальное, а в разнообразии и уникальности каждой общины. Можно ли это себе представить, нарисовать образ? Это не просто: образ либо формируется через опыт, либо рождается от вдохновения свыше. Однако шаги к такому единству хоть и сложны, но вполне понятны: «Протестант, не отвергай православную церковь, вмести ее. Открой ее тайну»; «Православный — мирянин, священник, восприми протестантскую общину как церковь. Не превозносись над ней, но признай ее таинства». Фактически речь идет о возвращении сердец отцов детям и сердец детей — отцам. Но это тема уже другой статьи.
*«Чаадаев в свое время писал, что для нас узки любые национальные идеи, так как Провидение поручило нам интересы человечества. Русские — уникальный народ, который смог определить судьбу континента, притом не навязывая ему своей национальной идеи» (Интервью Вадима Кожинова «Российскому аналитическому обозрению»; 1998, №7).
Автор: Всеволод Погасий
Фото: gettyimages.ru
