Литература

«Быть иль не быть?»

Екатерина Гуляева
Журнал/Архив/Номер 49/«Быть иль не быть?»

Герой Шекспира о смысле бытия

 

«Быть иль не быть?»

Шекспировский «Гамлет» относится к жанрам «кровавой драмы» и «трагедии мести». Эти жанры, вышедшие из народного площадного представления, были очень популярны во времена английского ренессансного театра. Но чем же замечательна пьеса Шекспира и в чем ее отличие от десятков других подобных пьес, что вот уже шесть веков ее помнят, читают и ставят на всех сценических площадках мира?

Сюжет о мести принца Амлета впервые встречается в «Истории датчан», написанной около 1200 года Саксоном Грамматиком. Создание сюжета летописец относит к языческим временам. Благодаря французскому писателю XVI века Франсуа де Бельфоре история Амлета становится широко известной в Европе. И у Грамматика, и у Бельфоре принц Амлет вершит суд над дядей, убийцей отца, и прочими изменниками. Амлет становится королем, женится на английской принцессе, а после ее смерти даже женится вторично. То есть, отомстив обидчикам, Амлет живет долго и счастливо. Шекспир пишет свою пьесу на известный сюжет, но тема мести в его интерпретации уходит на второй план.

Многие сценические образы в мировой драматургии и литературе создавались и создаются прежде всего для того, чтобы через своих героев автор мог поведать миру некоторые идеи и концепции. С шекспировским Гамлетом все не так. Кажется, что это тот самый случай, о котором критики говорят, что персонаж «не слушался» автора и в своем личностном развитии вел создателя за собой.

Как известно, в завязке трагедии тень недавно умершего короля, явившись сыну (Гамлету), открывает ему тайну: король умер не своей смертью, его отравил брат, Клавдий. Погубив короля, Клавдий захватил его трон и женился на королеве, матери Гамлета.

Если бы герой Шекспира следовал морали эпохи Возрождения, то он должен был бы стремиться к мести и, удовлетворив ее, обрел бы утраченное душевное равновесие. А потом, подобно упомянутому прототипу из «Истории датчан», мог бы жить долго и счастливо. Однако Гамлет, обреченный мстить, почему-то все время размышляет, взвешивает, сомневается, его тревожит то или иное видение проблемы, он оценивает окружающих его людей, высказывает свое отношение к событиям. Он возмущен, разгневан, подавлен, его снедает чувство горечи, он с ужасом осознает, как совершенные преступления осквернили и раскололи его жизнь надвое, вовлекли в перипетии, которые он теперь не может назвать бытием, жизнью. Но поведение Гамлета не трусость — он превосходный боец. Это что-то принципиально иное. Принц не хочет жить так, как живут все вокруг, не хочет уподобиться им — «улыбаться и быть мерзавцем».

Цепь страшных событий почти лишает Гамлета разума — «распалась дней связующая нить! / Как мне обрывки их соединить». И Гамлет впервые в мировой художественной литературе — не дидактической и не философской — рассуждает о вневременном и общечеловеческом вопросе: о смысле бытия, о том, что значит быть. Об этом — первая строка знаменитого монолога Гамлета: «To be or not to be / that is the question».

Европейскому читателю смысл ее может быть более понятен, чем среднестатистическому россиянину, для которого фраза «Быть иль не быть — вот в чем вопрос» не очевидна как размышление героя о смысле бытия. Дело в том, что у современных людей — европейцев и россиян — разное отношение к глаголу «быть». Например, что говорит россиянин, если он имеет что-либо? Россиянин говорит: «У меня есть… машина, жена, ребенок, дом». Все эти вещи в европейских языках, и в частности в английском, относятся не к категории бытия как такового, а к категории имущества, выраженного глаголом «иметь»: «I have (got) а car, wife, child, house». В европейских языках «иметь» и «быть» — разные понятия. Интересен в английском языке и герундий: «я есть делающий» — «I am doing», то есть в настоящий момент бытие мое выражается в совершении чего-либо.

В современном русском языке глагол «иметь» в языковых конструкциях употребляется нечасто, его в основном замещает глагол «быть». В конструкциях, где глагол «быть» в европейских языках присутствует, в русском он часто бывает опущен. В русском языке, как мне кажется, можно заметить тенденцию, когда устойчивые выражения с глаголом «иметь» плавно перетекают в устойчивые выражения с глаголом «быть». Даже такая идиома, как «он ничего не имеет за душой», сегодня чаще будет звучать как «у него ничего нет за душой». Есть еще юридические термины «имущество», «имущественный», и они отражают как раз категорию имения, но никак не бытия. Поэтому, на мой взгляд, смысл утверждения с использованием глагола «быть» в русском языке уже не так ясен среднестатистическому россиянину: то ли ты живешь (существуешь), то ли имеешь что-либо. Кажется, что россияне окончательно запутались с этими глаголами и имение свое все больше приравнивают к бытию, приближаясь в ощущении своего бытия к средневековым, а может быть, еще и более древним понятиям — в древнем Шумере, например, имущество считалось частью личности человека.

Что же так важно для нас в образе Гамлета? Автор «Гамлета» скорее интуитивно, как говорят сегодня, или пророчески, как посчитали бы во времена Сократа, почувствовал и описал поиск героем непостижимой духовной сущности бытия.

«Быть иль не быть?»

Дни счастливого детства позади, Гамлету открывается страшная, греховная сторона жизни: дядя убивает его отца; мать, предав память отца, едва кончились дни траура, выходит замуж за убийцу; Гамлета предают друзья; возлюбленная участвует в эксперименте, призванном раскрыть его замысел смертельным врагам. Гамлету все это кажется страшным сном. Самоубийство видится ему избавлением от этой подмены жизни — она для Гамлета подобна смерти или даже страшнее.
Гамлет уже не является носителем средневекового сознания, когда к человеку относились как к вещи и легко жертвовали жизнями на пути к богатству, власти, удовольствию. (Надо заметить, что предшествующие исторические эпохи не очень отличались в этом смысле от Средневековья.)

Жаждая подлинной жизни и отвергая путь мщения как путь небытия, Гамлет обречен пройти его. Принц понимает, что этот путь приведет его только к смерти — и личностной, и физической. Не видя иного выхода, он идет трагическим смертным путем.

Между тем в своих рассуждениях Гамлет близок библейскому пониманию жизни и смерти. Жизнь в библейском понимании однозначно связана с ее Источником — Богом, который есть Бог животворящий, подающий жизнь, Путь, Истина и Жизнь. Все творимое Богом сотворено Им в истине и любви, истиной и любовью. Тот, кто пребывает в любви, пребывает в Боге, и Бог в нем, говорит Библия (см.: 1 Ин 4:16). Образ Бога животворящего в Евангелии передается образом виноградной лозы, Бог — лоза, а пребывающий в Боге — ветвь, питающаяся от ствола. Библия говорит также о том, что жизнь вне Того, Кто есть податель жизни, подобна смерти, или даже есть сама смерть. И отношение к Богу, по Евангелию, поверяется отношением человека к другому. Многие люди, подобно шекспировскому Клавдию, стяжав себе богатство сделкой с совестью, зачастую ищут выход из своего небытия и стремятся понять эту сложную и одновременно простую истину о жизни и ее Источнике.

Шекспировский Гамлет — уже не средневековый, но совершенно новый, личностный герой, ищущий подлинный смысл бытия, подлинные отношения с другими. И в этом Шекспир на много веков опередил свою эпоху. Лишь в ХХ веке, на пике популярности позитивизма и в разгар технологической революции родились размышления философа-экзистенциалиста Габриэля Марселя «Иметь и быть», где философ размышляет о «бытии» и «обладании». По Марселю, бытие принадлежит человеку и не может быть отчуждено от него, в то время как обладание предполагает отчуждение, ведь бытие — внутреннее переживание, а обладание — внешняя субстанция. Развитие техники, предвидит Марсель, определяет путь человечества как путь обладания, путь потребления. Собственно, это и есть путь Клавдия. Как и в случае с Клавдием, этот путь подразумевает отношение к человеку как к вещи и потому обременен компромиссом с совестью. В размышлениях Марселя особое место занимают межсубъектные отношения «я» и «ты», о которых еще раньше, в 1923 году, писал философ Мартин Бубер. Только человеческие отношения как «я и ты» и Бубер, и Марсель рассматривают как подлинные, ведущие к отношениям с Богом как с абсолютным Ты. Если же отношения остаются на уровне «я и он», то это подразумевает отношение к другому как к вещи, и такие отношения не могут быть подлинными. В такую ловушку попадает принц Гамлет. Он отвергает ложные отношения, но выхода из тупика не находит.

«Быть иль не быть?»

Другие известнейшие работы, определившие ход современной философской мысли, непосредственно рассматривающие проблему бытия, — это «Быть или иметь» Эриха Фромма, а также «Бытие и время» Мартина Хайдеггера.

В своей работе Фромм пишет, что материализм современного общества выражается в том, что оно стремится к обретению имущества более, нежели к бытию, и неограниченное потребление приведет к неограниченному потреблению. А Хайдеггер пишет о необходимости постановки отчетливого вопроса о бытии, потому что этот вопрос пришел в забвение (его работа «Бытие и время» написана в 1927 году).

Поднятый Шекспиром еще в XVII веке вопрос о поиске высшего смысла бытия актуален и сегодня. О назначении театрального искусства Шекспир словами Гамлета говорит, что «цель (лицедейства. — Е. Г.) была и есть — держать как бы зеркало перед природой: являть добродетели ее же черты, спеси — ее же облик, а всякому веку и сословию — его подобие и отпечаток» («Гамлет» III, 2). Вечный вопрос о смысле бытия, отраженный в зеркале таланта гениального художника, и сегодня заставляет зрителя остановиться и задуматься о главном — о жизни, о том, что это такое, о ее смысле и в конце концов повернуться лицом к ее источнику — к Богу. В этом, как мне кажется, таится животворящая сила воздействия бессмертного творения Шекспира.

 

Автор: Екатерина Гуляева
Фото: wikipedia.org


Работает на Cornerstone