Литература
Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841) продолжает оставаться загадкой русской литературы и культуры. Отношение к поэту, к сожалению, обычно определяется идеологическими и общекультурными стереотипами. Особенно много вопросов возникает, когда мы пытаемся осмыслить его творчество с религиозной точки зрения. Поэта нередко отождествляют с его демоническими и своевольными героями, упрекают в гордыне и эгоизме, эстетизации зла. Лермонтова чаще осуждают, чем понимают, чаще обвиняют, чем оправдывают и пытаются понять.
Однако, без сомнения, поэт воспринял христианское миропонимание. Среди тех, кто повлиял на его духовный мир, можно назвать бабушку поэта Елизавету Арсеньеву, мать Марью Михайловну, бонну-немку Христину Немер, Екатерину Сушкову, Александру Верещагину, Варвару и Марию Лопухиных, Александру Смирнову (Россет) и других.
Яркой характеристикой творчества поэта является его устремленность к правде (какой бы горькой она ни была) и свободе, к обретению человеком достоинства — к тем главным ценностям, которые были дарованы человеку Богом от начала. «Не было другого поэта… — писал Иннокентий Анненский, — для которого достоинство и независимость человека были бы не только этической, но и эстетической потребностью, неотделимым от него символом его духовного бытия». Попробуем вдуматься в смысл лермонтовского религиозного опыта и пророчеств.
В эпоху безвременья, которая утвердилась в России в годы царствования Николая I, Лермонтов воскрешает для современников идущее из глубины веков представление о призвании поэта как пророка:
Твой стих, как Божий дух, носился над толпой,
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.
(«Поэт», 1838)
Лермонтов сознательно избирает суровый путь пророка, причем осмеянного, остающегося без чести в отечестве своем (см.: Мф 13:57). Пророк с его словами правды и любви в мире людей обречен на гонения, насмешки, презрение, он бежит в пустыню, где только и может насладиться желанной гармонией:
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
(«Пророк», 1841)
Не просто красота природы, а ее таинственная гармония, неведомая другим людям, всегда помогали поэту обрести счастье на земле и увидеть Бога «в небесах». Образ внимающих, разговаривающих звезд — один из постоянных у Лермонтова. Достаточно вспомнить юношеское стихотворение «Ангел», навеянное младенческими воспоминаниями о матери. Или знаменитое «Выхожу один я на дорогу»:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
(1841)
Сергей Дурылин, русский педагог и богослов, даже сравнивал Лермонтова с евангельскими волхвами, верившими в «путеводительство звезды»: «У Лермонтова звезды и синь не смотрят только, как у других поэтов, безучастно и спокойно, но они судят и укоряют людей, улыбаются или ласкают. Ни у кого из современных поэтов нет такого живого неба. Оно было у Данте, у средневековых мистиков, у Франциска Ассизского»1.
Поэт необычайно привязан к голубому, золотому, серебристому, белому цветам: цветам куполов, фресок, мозаик — проводников в мир иной, горний. В обыденный мир земной жизни Лермонтов стремился привнести звуки и краски небес.
Сильный обличительный дар Лермонтова заставляет вспомнить древних библейских пророков, главной задачей которых было вернуть людей (как простых, так и царского достоинства) к Богу. Этот дар проявился у Лермонтова в смелом стихотворении «Смерть поэта», соединившем черты эпитафии и сатиры. В нем Александр Сергеевич Пушкин также обретает черты пророка-праведника, «оклеветанного молвой», в одиночку восставшего против «мнений света». Лермонтов напоминает «наперсникам разврата» о грозном и неподкупном Божьем суде. Не слышится ли сквозь слова поэта голос пророка Исаии: «Ибо грядет день Господа Саваофа на все гордое и высокомерное и на все превознесенное, — и оно будет унижено…» (Ис 2:12); «Горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким!» (Ис 5:20)?
И в других произведениях Лермонтову удалось дать точное наименование низменным чертам современников, представителей «обветшавшего мира»: «нас тешат блестки и обманы», «богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом», «и перед властию презренные рабы».
Оглядываясь вокруг себя и встречая вместо живых человеческих лиц «приличьем стянутые маски», поэт порой начинает сомневаться в дружбе и родстве душ:
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды.
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят, все лучшие годы!
(«И скучно и грустно…», 1840)
Во времена всеобщего уныния, подавленности нередко именно художник берет на себя смелость открыто сказать правду о том, что же происходит на самом деле. Таким был и Лермонтов. Его профетическое служение, как некогда у пророка Даниила, включало прикровенный диалог с царской властью. Одним из первых он увидел сходство образа правления Николая I с образом правления Ивана Грозного и выразил свои размышления в поэме «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Всемогущий царь, возомнивший себя «земным богом», его слуга-опричник, которому «все позволено», и бесстрашный купец, бросивший вызов неправому порядку вещей, защищающий свое достоинство, — таков круг главных героев поэмы. Калашников, как человек, стоящий за правду «до последнева», совершает своего рода переворот в этом мире. И его правда не противоречит Божьей, ведь не случайно Калашников перед боем кланяется и церквям, и народу, а его безымянная могила становится предметом всеобщего почитания. Смерть героя в поэме про купца Калашникова кажется поэту более достойной участью, чем презренное существование. Он не принимает его:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
(«Прощай, немытая Россия», 1841)
Подобно пророку Даниилу, говорившему о пяти грядущих мировых державах, истолковавшему начертание «мене, мене, текел, упарсин», Лермонтов предсказывал падение царства:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.
(«Предсказание», 1830)
Поэт, певец одиночества и бездомья, называл себя гонимым миром странником, подобным Байрону, но «с русскою душой». Связь с Байроном и английской культурой примечательна и требует пояснения, так как байронизм стал «событием» именно в истории русского духа. «Англия дала Западу начала гражданского устроения; мы, славяне, почерпнули в недрах английского духа общественное откровение о личности. Этим откровением был байронизм»2, — утверждал Вячеслав Иванов. Среди тех, кто впервые почувствовал особую актуальность творчества Байрона для русской культуры, был Лермонтов. Поэт мечтал о восстановлении прав личности в своей стране, отстаивал ее достоинство, а в окружающем его мире и природе ценил все, что напоминало о свободе, будь то безбрежные леса или лихая мужицкая пляска «с топотом и свистом». Не случайно отзвук лермонтовской поэзии особенно слышен у поэтов, которым выпало жить в эпоху тоталитарного подавления личности, — Осипа Мандельштама («Грифельная ода»), Бориса Пастернака («Гамлет»), Георгия Иванова («Мелодия становится цветком…»).
Со времен Достоевского принято рассуждать о степени близости поэта к народной правде. Таковы стихотворения «Бородино», «Казачья колыбельная песня». Всю жизнь Лермонтов ведет напряженный диалог с Богом, принося Ему и молитвы, и упреки, и горькие думы. И если говорить о молитве, то знаменитое лермонтовское стихотворение «В минуту жизни трудную…» наиболее точно описывает состояние молящегося человека:
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко...
(«Молитва», 1840)
Сергей Фудель, духовный писатель и узник ГУЛАГа, приводит письмо одного епископа, где состояние молящегося описывается с помощью раскавыченной цитаты из Лермонтова («С души как бремя скатится…»): «Это были его слова, и они же — мои слова и слова всякого ощутившего благодать молитвы, снимающей бремя греха».
И вместе с тем Лермонтов остается сыном своего времени, жаждущим веры и сомневающимся, подчас мучительно раздвоенным и глубоко ощущающим борьбу добра и зла в мире, а его герои — это своего рода пророчество о будущих героях Льва Толстого и Федора Достоевского, мучительно искавших правду и Бога.
Лермонтов как поэт, прозаик и мыслитель, несомненно, обладал пророческим даром, и он все еще ждет своего чуткого и отзывчивого читателя.
1 Дурылин С. Н. Судьба Лермонтова // Статьи и исследования 1900–1920 годов / Сост., вступ. ст. и коммент. А. И. Резниченко, Т. Н. Резвых. СПб.: Владимир Даль, 2014. C. 293.
2 Иванов В. И. Байронизм как событие в жизни русского духа // Иванов В. И. Родное и вселенское / Cост., вступ. ст. и прим. В. М. Толмачева. М.: Республика, 1994. С. 269.
Автор: Светлана Мартьянова
Фото: wikipedia.org
